В 324 г. Констанций был провозглашен цезарем. После смерти отца в 337 г. он принял титул августа и получил в управление Азию, а также весь Восток, начиная с Пропонтиды (Виктор: «О жизни и нравах римских императоров»; 41). Ему же поручена была война с персами, которую он вел в течение многих лет, но без особых успехов. Персидские войска захватывали его города, осаждали его крепости, и все его битвы против царя Шапура II заканчивались неудачно, кроме, пожалуй, одной, у Сингары в 348 г., где Констанций упустил явную победу из-за недисциплинированности своих солдат (Евтропий: 10; 10). В 350 г. Констанций был отвлечен от внешней войны смутами в самой империи. Стало известно, что брат его Констант убит заговорщиками и императором в Италии провозглашен Магненций. Тогда же бесчестно захватил власть в Верхней Мезии Ветранион, командовавший пехотой в Иллирике. Ветраниона Констанций победил без кровопролития, исключительно силой своего красноречия. Около города Сердики, где сошлись обе армии, была устроена сходка наподобие судилища, и Констанций обратился с речью к вражеским солдатам (Виктор: «О Цезарях»; 41—42). Под влиянием его слов те немедленно перешли на сторону законного императора. Констанций лишил Ветраниона власти, но из уважения к его старости не только сохранил ему жизнь, но предоставил ему спокойно дожить в полном .довольствии (Виктор: «О жизни и нравах, римских императоров»; 41). Война с Магненцием оказалась, напротив, на редкость кровопролитной. В 351 г. Констанций разгромил его в тяжелом сражении у Мурсы на реке Драве. В этой битве погибло с обеих сторон огромное количество римлян — более 50 000 (Евтропий: 10; 12). После этого Магненций отступил в Италию. У Лугдуна в 353 г. он оказался в безвыходном положении и покончил жизнь самоубийством.

Вновь Римская империя объединилась под властью одного государя. По свидетельству Аврелия Виктора, Констанций был воздержан в отношении вина, пищи и сна, вынослив в трудах, искусен в стрельбе из лука и очень увлекался красноречием, но не мог достигнуть в нем успеха из-за тупоумия и потому завидовал другим. Он очень благоволил к придворным евнухам и женщинам; довольствуясь ими, он не запятнал себя ничем противоестественным или недозволенным. И из жен, которых у цего было очень много, он больше всех любил Евсевию (Виктор: «О жизни и нравах римских императоров»; 42). Во всем он умел сохранить величие своего сана. Всякое искание популярности претило его гордости (Марцеллин: 21; 16). Констанций с детства был христианином и с большим увлечением отдавался богословским спорам, но своим вмешательством в церковные дела произвел больше смут, чем мира. Время его правления стало эпохой господства арианской ереси и гонений на православное духовенство (Гиббон: 21). По свидетельству Аммиана Мар-целлина, христианскую религию, которая отличается цельностью и простотой, он сочетал с бабьим суеверием. Погружаясь в толкования вместо простого восприятия ее, он возбудил множество споров (Марцеллин: 21; 16).

В 355 г. Констанций назначил своим соправителем двоюродного брата Юлиана и поручил ему тяжелую войну в Галлии против германцев. Сам он в 358 г. выступил против сарматов. Весной, когда Дунай находился еще в разливе, римляне переправились на вражеский берег. Сарматы, не ожидавшие такой стремительности, бежали из своих селений. Прибывшие им на помощь квады потерпели поражение. Затем были разбиты лимиганты (Марцеллин: 17; 12—13). В 359 r. пришло известие о вторжении в восточные провинции империи персидской армии. Констанций отправился в Константинополь, чтобы быть ближе к театру военных действий (Марцеллин: 19; II). В 360 г. он узнал, что германские легионы провозгласили цезаря Юлиана августом. Констанций оказался в затруднении, так как не мог решить, против кого ему прежде начать войну. После долгих колебаний он продолжил персидский поход и через Армению вступил в Месопотамию. Римляне осадили Безабду, но, несмотря на все усилия, так и не смогли ее взять. Осенью они отступили в Антиохию (Марцеллин: 20; 9, II). Констанций по-прежнему находился в тревоге и растерянности. Только осенью 361 г., после того как персы ушли из римских пределов, он решился начать войну против Юлиана. Из Антиохии император переехал в Таре и тут почувствовал легкую лихорадку. Он продолжал путь, но в Мобускренах болезнь одолела его окончательно. Жар был так велик, что нельзя было коснуться его тела. Лекарства не действовали; чувствуя себя при последнем издыхании, Констанций оплакал свой конец и назначил Юлиана преемником своей власти {Марцеллин: 21; 6, 13, 15).

Констанций II был средним сыном Константина I и Фаусты.. Он превосходил своих братьев не талантами и не добродетелью, а хитростью и удачливостью. Будучи весьма посредственной личностью, он сумел стать единственным повелителем Римской империи, которую отец его завещал пятерым наследникам.
В возрасте двадцати лет Констанций II был властителем Фракии и Востока После гибели Константа в 350 г он благополучно устранил возникших узурпаторов и стал править самодержавно.
Однако Констанций II, человек хитрый, но бездарный, «зависел в своих суждениях от сплетен и поддавался интригам» (Амм Марц. XX, 2, 2). Особую власть при дворе приобрели императорские евнухи, так что Констанций I! уподобился безвольному Клавдию I, который прославился на всю римскую историю своей покорностью своим же вольноотпущенникам.
Во времена Клавдия I в Риме штат евнухов при дворе еще не держали; к IV в. римские нравы заметно варваризи-ровались на восточный манер, и императоры завели евнухов.
Аммиан Марцеллин, живший в IV в. и хорошо знавший нравы императорского дворца, пишет о евнухах так
«Всегда безжалостные и жестокие, лишенные всяких кровных связей, они испытывают чувство привязанности к одному лишь богатству, как к самому дорогому их сердцу детищу» (Амм. Марц. XVIII, 5, 4)
Особенно могущественным был евнух Евсевий Придворные остроумно говорили, что «Констанций II имеет у Евсе-вия большую силу» (Амм Марц. XVIII, 4, 3). После смерти Констанция II Евсевий был казнен
Фактически Констанций II отдал себя во власть своих слуг, которые распоряжались делами Римской империи так, как им заблагорассудится.
«Тяжесть правления Констанция II усиливалась ненасытной жадностью сборщиков податей, которые собирали для императора больше ненависти, чем денег» (Амм Марц. XXI, 16, 17).
Констанций II был христианином.
«Христианскую религию, которую отличает цельность и простота, Констанций сочетал с бабьим суеверием. Погружаясь в толкования вместо простого восприятия ее, он возбуждал множество словопрений. Целые ватаги епископов, пользуясь государственной почтой, разъезжали по всем направлениям на свои собрания — так называемые синоды, пытаясь организовать христианский культ по своему усмотрению. Государственной почте этим был нанесен очень большой урон» (Амм. Марц. XXI, 16, 18).
Констанций II, будучи христианином, был, однако, очень далек от того, чтобы быть смиренным рабом божьим и не испытывал никакого особого почтения к христианскому епископу, сидевшему в Риме. Считая себя повелителем вселенной, Констанций выслал из Рима епископа Либерия, так как тот отказался бездумно подчиниться одному из его приказов. Либерий был тайно выпровожен из Рима ночью «из страха перед народом, который был к нему очень привержен» (Амм. Марц. XV, 7, 6).
В начале 50-х годов IV в. Констанций решил отпраздновать триумф в Риме, где он не бывал никогда.
Аммиан Марцеллин, последний из великих историков античного мира, сохранил описание этого триумфа:
«Констанций решил посетить Рим, чтобы после гибели Магненция справить триумф над римской кровью. Самолично он не победил на войне никакого народа, не получил также вести о поражении какого-либо народа благодаря доблести своих полководцев, не прибавил новых земель к римской державе, никогда не видели его на поле боя первым или в первых рядах. Но он хотел показать блистательную процессию, сверкающие золотом знамена, великолепную свиту мирному народу, не имевшему надежды увидеть когда-либо что-нибудь подобное и даже не мечтавшему об этом».
Вступив в Рим, Констанций был поражен внешним обликом населения города, так как увидел огромное количество иноплеменников.
Во время триумфа, «как бы желая устрашить Евфрат и Рейн видом оружия, Констанций восседал один на золотой колеснице, отделанной различными драгоценными камнями, игравшими на солнце переливающимися бликами.
Вслед за длинным строем знамен несли на копьях драконов, блиставших золотом, пурпуром и драгоценными камнями; развеваемые ветром, они, словно разъяренные, шипели своими огромными пастями, и хвосты их длинными изгибами вились по воздуху.
По обеим сторонам в два ряда шли воины в блестящих, искрящихся панцирях, со щитами, в шлемах, на которых переливчатым светом играли султаны. Повсюду были видны закованные в доспехи всадники, казавшиеся не людьми, а статуями: тонкие железные колечки, скрепленные между собой, охватывали целиком их тела, приноравливаясь к их изгибам, так что доспех сливался с телом.
Трубили в рога, восклицали имя триумфатора, но Констанций оставался невозмутимым и величавым. Будучи очень малого роста, он тем не менее наклонялся при въезде в высокие ворота; он устремлял свой взор вперед, как будто шея его не могла двигаться; как статуя, он не поворачивал головы ни вправо, ни влево; при толчке колес он не подавался вперед, не вытирал рот, не сморкался, не сплевывал и не делал руками никаких движений. Эта усвоенная им внешность величия была свидетельством его большой выдержки, на которую только он один был способен» (Амм. Марц. XVI, 10, 1 — 12).
Констанция потрясло обилие великолепных зданий в Риме, он с удовольствием осматривал город, но вынужден был на тридцатый день уехать, так как стали поступать тревожные сообщения о нападениях свевов, квадов и сарматов на римские владения. Триумфатору пора было подумать о безопасности римских границ, и он отправился в Иллирию.
Но никакими военными талантами Констанций не обладал, ибо был труслив и скудоумен. Аммиан Марцеллин пишет о нем:
«Насколько во внешних войнах этот император терпел урон и потери, настолько же он отличался удачами в войнах междоусобных и был весь забрызган гноем, который источали внутренние нарывы государства. За этот необычный успех, достойный скорее сожаления, он воздвиг в свою честь на руинах провинций дорогостоящие триумфальные арки в Галлии и в Паннонии, причем на арках были сделаны надписи с перечислением его деяний» (Амм. Марц. XXI, 16, 15).
Осенью 355 г. Констанций возвел в ранг цезаря своего единственного уцелевшего родственника Юлиана и поручил ему защиту Галлии, ибо Римская империя должна была отбиваться от варваров как в Европе, так и на Востоке.
Во время торжественней церемонии, обращаясь к Юлиану, Констанций говорил многословно, витиевато и лицемерно: «То, что я справедливо предоставляю моему знатному родственнику верховную власть, возвышает меня еще более, чем то, что я сам обладаю этой властью. Итак, раздели со мной тяготы и опасности, прими на себя управление Галлией и заботу о ее безопасности. Если будет необходимо стать лицом к лицу с врагом, стань твердой стопой рядом со знаменосцами, возбуди в воинах боевой дух, сам иди в бой, соблюдая осторожность, конечно; дрогнувшим в бою приди на помощь, оробевшим скажи слова укора, будь в бою беспристрастным свидетелем героизма и трусости. Иди же, отважный муж, ибо опасность наступила, и веди за собой таких же храбрецов! Связанные прочными узами любви, мы будем помогать друг другу, будем воевать вместе, и с равным разумением и благожелательством будем править умиротворенной вселенной, если только бог пошлет свое соизволение на наши молитвы. Спеши, чтобы бдительной заботой отстоять доверенный тебе самим отечеством пост!» (Амм. Марц. XV, 8, 12-14).
Самому Констанцию пришлось отправиться на войну с персами.
В 360 г., когда персы начали военные действия против римских городов Востока, Констанций «провел зиму в Константинополе и с большой рачительностью снабжал восточную границу всяким боевым снаряжением. Он делал запасы оружия, набирал воинов; пополнял крепкими молодыми воинами тс легионы, которые пользовались на Востоке славой за выдержанную ими не одну большую битву, а кроме того вызвал вспомогательные отряды скифов (или готов) за деньги либо просьбами, имея в виду с началом весны выступить из Фракии и немедленно оказать помощь тем местам, которые в ней нуждались» (Амм. Марц. XX, 8, 1).
Летом 360 г. военные столкновения римлян с персами происходили на территории Месопотамии.
Осенью римские войска осадили крепость Безабду на реке Тигр, ранее эта крепость принадлежала римлянам, но была захвачена персами.
Осада Безабды подробно описана Аммианом Марцел-лином, который лишь на склоне лет стал историком, а до того многие годы провел на войне, поэтому его описание представляет особую ценность:
«Подойдя к крепости по имени Безабда, император Констанций разбил лагерь, соорудил вокруг него высокий вал и глубокий ров и стал объезжать крепость, зная по многочисленным донесениям, что ее укрепления, пришедшие в негодность от времени и нерадения, восстановлены персами в лучшем виде.
Стараясь все предусмотреть еще до начала военных действий император послал опытных людей и предложил персидскому гарнизону на выбор, либо покинуть без кровопролития Безабду, ранее принадлежавшую римлянам, и вернуться к своим, либо перейти на сторону римлян с гарантией на повышения и награды. Но так как защитники крепости принадлежали к знатным персидским родам и были опытными воинами, закаленными в боях и опасностях, то римлянам пришлось готовиться к осаде.
Сомкнутым строем, под призывные звуки труб, с воодушевлением подошли римские войска к Безабде и окружили ее со всех сторон. Легионы разбились на небольшие отряды и сделали попытку штурмовать стены, осторожно продвигаясь вперед под прикрытием поднятых вверх и плотно сдвинутых щитов. Но со стен крепости на них тучей обрушились самые разнообразные снаряды, которые стали пробивать сдвинутые щиты; поэтому римляне дали отбой и отступили. Следующий день был дан на отдых. На третий день римляне снова, плотно сдвинув щиты, с боевым кличем сделали попытку подступить к крепости со всех сторон. Хотя ее защитники прятались за натянутыми киликийскими войлочными завесами, однако по мере необходимости они смело высовывали руки и метали вниз камни и стрелы. А когда римляне отважно пододвинули машины к самым стенам, то сверху на них повалились бочки, глыбы камня и обломки колонн. Эти огромные тяжести падали на осаждавших, ломая их прикрытия, и пришлось с величайшей опасностью отступать.
На десятый день, когда отвага римлян стала вызывать у персов уже большую тревогу, было принято решение придвинуть к стенам крепости огромный таран, с помощью которого персы ранее сокрушили Антиохию; они его увезли оттуда, но потом оставили в Каррах, и он попал в руки римлян.
Внезапное появление этого превосходно слаженного орудия так удручающе подействовало на осажденных, что они почти уже были готовы капитулировать, но все-таки собрались с духом и стали принимать меры защиты против этой грозной машины. Тут обе стороны в равной мере проявили как дерзкую отвагу, так и разумную осторожность.
Римляне, пока устанавливали у крепостной стены этот старый таран, предварительно разобранный на части для удобства транспортировки, всеми силами старались его защитить, и множество людей с обеих сторон гибло от туч стрел и камней.
Насыпные валы, возводимые римлянами для штурма, быстро росли в вышину, осада со дня на день становилась все ожесточеннее. С римской стороны много людей гибло оттого, что, сражаясь на глазах императора, они в надежде на отличия снимали шлемы, чтобы императору были видны их лица — тут-то и поражали их меткие вражеские стрелы.
Днем и ночью самым бдительным образом несли обе стороны караульную службу. Персы со страхом следили за ростом высоты насыпей, с ужасом взирали на огромный таран, за которым уже стояли другие тараны меньших размеров. Осажденные прилагали величайшие усилия к тому, чтобы спалить все эти осадные орудия, но их стрелы и прочие метательные предметы с пылающим огнем не оказывали никакого действия, так как большая часть деревянных поверхностей таранов была укрыта мокрыми кожами и тканями, а все остальное было смазано квасцовым раствором для защиты от огненных снарядов.
С большой отвагой пододвигали римляне свои тараны, и хотя охрана их требовала величайших усилий, воины в своем пламенном желании овладеть Безабдой не отступали перед самыми явными опасностями.
Когда огромный таран был придвинут уже совсем близко и был готов начать рушить возвышавшуюся перед ним башню, защитники крепости ухитрились ловко поймать сетью его выступающий вперед железный лоб, который имел вид бараньей головы, и длинными канатами затянули его так, что нельзя было дать ему размаха, отводя назад, и таран таким образом не мог громить стену частыми ударами. Кроме того персы лили расплавленную смолу. И долго стояли в бездействии пододвинутые римлянами орудия, осыпаемые стрелами и огромными камнями.
Все выше и выше росли римские насыпи. Осажденные, видя перед своими глазами верную гибель, если они не примут экстренных мер, решились на крайнее средство и внезапно сделали вылазку. Набросившись на передовые отряды римлян, они изо всех сил стали метать в тараны горящие факелы и горшки с горючей смесью.
После ожесточенной схватки персы, не достигнув ничего, были отброшены назад и снова появились на зубцах стен крепости, но римляне с насыпей стали пускать в них стрелы и метать из пращей камни и огненные снаряды; последние перелетали через крыши башен, но падали, большей частью не причиняя вреда, так как в крепости были наготове пожарные команды.
Уменьшалось число бойцов с обеих сторон. Гибель грозила персам, если не выручит их какое-то особое усилие с их стороны. И вот они решились снова сделать вылазку, подготовив ее самым тщательным образом. Целыми толпами высыпали они из ворот, их лучшие бойцы стали метать в деревянные части орудий железные корзины, наполненные хворостом, горючими составами и другими легко воспламеняющимися веществами.
Все заволоклось черными тучами дыма; по боевому сигналу труб легионы быстрым шагом ринулись в бой. Битва разгоралась все жарче и жарче, а когда дело дошло до рукопашной, то вдруг все осветилось заревом пожара: огонь побежал по осадным орудиям, они запылали все кроме большого тарана; храбрецы с величайшим напряжением сил едва оттащили его в полуобгорелом виде, разрубив канаты, которыми он был опутан со стены.
Когда ночной мрак положил конец битве, войскам был дан короткий отдых. Едва успели они подкрепиться пищей и непродолжительным сном, как военачальники снова их подняли на ноги и приказали отодвинуть подальше от стены осадные орудия, так как теперь римляне были намерены вести бой с высоких насыпей, которые были уже закончены и поднимались выше стен.
На самых высоких местах насыпей были поставлены два метательных орудия, две баллисты, чтобы легче было сгонять со стен защитников крепости и чтобы можно было надеяться, что я страхе перед баллистами ни один перс не посмеет даже выглянуть.
Когда все эти приготовления были закончены, на рассвете римские войска построились в три колонны; грозно колыхались султаны на шлемах, воины с лестницами в руках двинулись на штурм крепости. Раздался вой труб, лязг оружия, и начался бой с равным ожесточением с обеих сторон. Шире раздвинули свой строй римляне, видя, что персы прячутся в страхе перед выставленными на насыпях баллистами, и стали громить тараном башню; с кирками, секирами, ломами и лестницами приближались римляне к стене; тучи снарядов летели с той и другой стороны.
Персы терпели большой урон от снарядов двух баллист, летевших на них сверху, как по откосу. Видя перед собой неизбежную гибель, персы ринулись навстречу смерти. Они разделили между собой, насколько возможно, ратный труд: одни остались защищать стены, а другие, большая часть, незаметно приоткрыв ворота, выскользнули из крепости с мечами наголо, а за ними — люди, которые тащили горючие материалы.

Пока римляне бились врукопашную с первыми, вторые, тащившие горючие материалы, добрались ползком наперерез до насыпи и подсунули угли в се скрепы, которые состояли из деревянных брусьев, лозняка и связок камыша. Пламя быстро охватило насыпь, и римские воины едва успели стащить с нее баллисты.
Когда же наступивший вечер положил конец битве и обе стороны разошлись на краткий отдых, император стал колебаться в своих мыслях: с одной стороны, самые основательные мотивы побуждали его настаивать на взятии Безаб-ды, потому что эта крепость являлась неодолимой твердыней против вражеских нашествий, а с другой стороны, позднее время года заставляло помышлять о возвращении назад. Он принял решение задержаться здесь еще на некоторое время, не доводя дела до серьезного боя; он надеялся, что, может быть, недостаток продовольствия заставит персов сдаться. Но его ожидания не оправдались.
Пока война тянулась в этом ослабленном виде, наступило мокрое время года, и дождевые тучи навели на землю грозный сумрак. Почва так размокла от постоянных дождей, что глинистый грунт с его жирным растительным слоем превратился в сплошную непролазную грязь. Беспрерывные раскаты грома и постоянно сверкавшие молнии повергали в ужас робкие души; к тому же на небе все время виднелись радуги.
Император по причине всех этих обстоятельств колебался между надеждой и страхом, так как приближалась зима и в этих бездорожных местах можно было ожидать засад; тревожила его также мысль о возможности бунта со стороны раздосадованных римских воинов; кроме того его мучило сознание, что он как бы постоял перед распахнутой дверью богатого дома и вынужден вернуться назад, ничего не достигнув.
Итак, Констанций отказался от безнадежного предприятия. Намереваясь зимовать в Антиохии, он возвратился в бедствовавшую Сирию, потерпев жестокий удар, оставшийся неотомщенным и долго возбуждавший скорбные воспоминания» (Амм. Марц. XX, 11, 6—31).
Зимой 360 г. Констанция И поразило страшное известие: в Галлии войска самовольно провозгласили Юлиана императором с титулом августа.
Однако Юлиан проявил тактичность и прислал вежливые письма Констанцию, где объяснил, что вес свершилось исключительно по воле воинов.
Послы Юлиана прибыли к Констанцию.
«Будучи допущены к императору, послы вручили ему письма Юлиана. Император прочел их и воспылал страшным гневом: смерть метал послам взгляд его косящих глаз. Ни о чем не спросив их и сам ничего не сказав, он повелел им удалиться. Как ни сильно был он разгневан, тем не менее он предался мучительным раздумьям: приказать ли ему войскам, на верность которых он мог рассчитывать, двинуться против персов или против Юлиана. После долгих колебаний он все-таки отдал приказ выступить в поход на Восток, согласившись с мнением своих благоразумных советников. Юлиану он повелел сообщить, что ни в коем случае не даст своего соизволения на свершившийся переворот, и постарался внушить новопровозглашенному августу, что если тот дорожит своей жизнью и жизнью своих близких, то пусть оставит высокомерные притязания и пусть довольствуется титулом и властью цезаря» (Амм. Марц. XX, 9, 2—4).
Осенью 361 г. против Юлиана были двинуты войска, но дело до столкновения не дошло, так как внезапно Констанций тяжело заболел. «Жар был так велик, что нельзя было тронуть его тело, пылавшее, как жаровня. Лекарства не действовали; чувствуя себя при последнем издыхании, он оплакивал свой конец и, будучи еще в полном сознании, назначил, говорят, Юлиана преемником своей власти» (Амм. Марц. XXI, 15, 2).
Аммиан Марцеллин пишет о Констанции II:
«Если в некотором отношении его можно сравнить с императорами средних достоинств, то в тех случаях, когда он находил совсем ложный или самый незначительный повод подозревать покушение на свой сан, он вел следствие без конца, за одно считал правду и неправду и свирепостью превосходил, пожалуй, Калигулу, Домициана и Коммода. Взяв себе за образец этих свирепых государей, он в н.ачалс своего правления с корнем истребил всех людей, связанных с ним узами крови и родства. Хотя он чрезвычайно заботился о том, чтобы его считали справедливым и милостивым, однако в делах этого рода он не знал справедливости» (Амм. Марц. XXI, 16, 8-11).
«Некоторые благомыслящие люди высказывали мнение, что Констанций мог бы проявить большее величие духа, если бы он без пролития крови отступился от власти, которую отстаивал с такой жестокостью» (Амм. Марц. XX, 16, 12).