По возвращении из своего второго неудачного похода под Казань, весной 1550 года, Иоанн заложил у устья реки Свияги, всего в двадцати верстах от Казани, новую крепость Свияжск, построение которой было произведено весной 1551 года царскими воеводами под общим начальством Шиг-Алея, причем лес для церквей и для городских стен был доставлен на судах дьяком Иваном Выродковым, срубившим его в Углицком уезде. Возведение Свияжска, поставленного в течение четырех недель, принесло немедленно же свои плоды.

Старшины горной черемисы сейчас же ударили челом государю, прося, чтобы он их пожаловал; скоро их ополчения вместе с чувашами и мордвой, также присягнувшими Иоанну, подошли по приказу государя под самую Казань; здесь после крепкой битвы с татарами они вынуждены были отойти от нее с уроном, но были щедро награждены Иоанном за то, что показали свою верную службу.
Сооружение Свияжска и переход горной черемисы с чувашами и мордвой на сторону Москвы вызвали, конечно, ужас и смятение в Казани, в которой, за малолетством Утемиш-Гирея, всеми делами ведал любимец царицы Суюнбеки – крымский улан (вельможа) Кощак; скоро русская партия в городе взяла решительный перевес, и Кощак с 300 крымцами должен был спастись из Казани бегством, причем по пути он попал в руки русских воевод, затем был приведен в Москву и там казнен.
Казанцы же отправили послов к Иоанну и просили его дать им царя из его рук – уже давно знакомого им Шиг-Алея, обязавшись выдать нам Утемиш-Гирея вместе с Суюнбекой и оставшимися крымцами. Иоанн согласился, поставив условием, что ему должны быть выданы и все русские, томящиеся в плену, а горная сторона, добровольно нам поддавшаяся, останется за Москвой; Казань же по-прежнему будет владеть луговой стороной (по левому берегу Волги).
На этих условиях в августе 1551 года Шиг-Алей был опять торжественно посажен в Казани Алексеем Адашевым, который вывел оттуда до 60 000 человек русских пленников.
Затем был выведен в Москву и малолетний хан Утемиш-Гирей со своей матерью Суюнбекой. Наш летописец очень трогательно рассказывает о ее великом горе, когда она узнала, что за ней прибыл воевода, князь Василий Серебряный; он «вшед в град и ят царицу со царевичем ее, яко смиренну птицу некую во гнезде со единым малым птенцом, в полатях ея, в превысоких светлицах, не трепещущи же ей, ни бьющися, со всеми ее любимыми рабынями, рожденными женами и отроковицами, жившими в полатях ея». Услышав о своей участи, Суюнбека замертво упала на землю, а затем отправилась ко гробу Сафа-Гирея и горько рыдала над ним.
Потеря горной стороны была, конечно, большой обидой для казанцев; недоволен был последним и Шиг-Алей, который стал просить Иоанна вернуть ее Казани. Но в Москве с этим никак не могли согласиться, и Шиг-Алею был послан ответ, что горная сторона останется за нами; при этом ему также наказывалось непременно освободить всех пленных, так как имелись сведения, что часть русских людей продолжала томиться в Казани, закованная и спрятанная в ямах. Положение Шиг-Алея, ввиду требований Москвы с одной стороны и недовольства казанцев с другой, было весьма тягостным, что он и высказывал московским воеводам. Скоро среди казанских вельмож возник против него заговор; они стали сноситься с ногайскими князьями и решили убить его вместе с бывшим при нем князем Палецким, но Шиг-Алей вовремя узнал об этом; он пригласил заговорщиков в числе 70 человек к себе на пир и перебил их там; остальные же бежали.
Однако эта кровавая расправа не утвердила его положения в Казани, что было хорошо понято и в Москве; по поручению Иоанна к Шиг-Алею прибыл Алексей Адашев и предложил ему, ввиду измены в Казани, укрепить город русскими людьми, то есть впустить в него русские войска. На это Шиг-Алей ответил, что ему действительно очень тяжело живется в Казани, но что ввести русские войска он не берется, а предлагает самому Иоанну взять Казань при условии, что ему дадут обратно Касимов, где он сидел раньше, «так я здесь лихих людей еще изведу, пушки, пищали и порох перепорчу: Государь приходи сам да промышляй».
Между тем ненависть казанцев к Шиг-Алею усилилась до та-кой степени, что они решили зависеть лучше от московского наместника, чем иметь его царем, и послали бить об этом челом Иоанну в январе 1552 года. Ввиду этого в феврале месяце Алексей Адашев вновь отправился в Казань, чтобы свести Шиг-Алея; вместе с ним прибыли и татары, ездившие послами в Москву и привезшие оттуда грамоту с условиями перехода Казани под руку Иоанна.
6 марта Шиг-Алей выехал из города, а боярин князь Семен Микулинский отправил туда в тот же день извещение, что он назначен государевым наместником по челобитью казанцев, почему и приглашает их лучших людей приехать в Свияжск для принесения присяги.
На следующий день казанцы прислали в Свияжск своих лучших людей, которые там и присягнули, после чего князь Микулинский отправил свой обоз в город под прикрытием отряда из боярских детей, казаков и 72 пищалей; отряд этот благополучно вошел в Казань, и к городу уже подходил с остальной ратью сам Микулинский, уверенный, что все обстоит совершенно мирно, как вдруг дело приняло неожиданный оборот: трое вельмож, противников Шиг-Алея, успели возбудить казанцев против русских, уверяя, что мы хотим их всех перебить. Возбужденный народ, и без того недовольный переходом под власть православного царя, взялся за оружие и стал затворять ворота перед самым подходом к ним войск князя Микулинского. Вслед за тем Микулинский, тщетно простояв под Казанью полторы недели, вернулся назад в Свияжск и послал о происшедшем донесение государю, ожидая указаний для дальнейших действий.
Казанцы в это время взяли себе в цари астраханского царевича Едигера; судьба же боярских детей, прибывших в город с обозом князя Микулинского, была печальна: «тех же воеводских юнош,– говорит летописец, – в Казань впустивше, и яша всех, и понудиша их прежде ласканием отрещися веры христьянския и прияти веру басурманскую, яко в чести велицеи будут у них: князи нарекутся и со единого с ними на Русь воевати учнут ходити. Они же возопиша вси единым гласом купно: «Не даждь Бог отлучитися веры Христовы и попрати святое крещение вас ради нечестивых и поганых человек», после чего были преданы жесточайшим пыткам и казнены.
Узнав о происшедшем, Иоанн отправил на помощь князю Микулинскому в Свияжск шурина своего Данилу Романовича Захарьина-Юрьева, а Шиг-Алею приказал ехать в Касимов; затем, в апреле, государь собрал совет по вопросу о большом походе на Казань; некоторые находили, что это повлечет за собой войну не только с Крымом, но и с ногайскими татарами, однако Иоанн, полагая, что настало время навсегда покончить с Казанью, решил лично отправиться к ней с большими силами и приступил к их сбору.
Между тем вести с Поволжья были нехороши: горная черемиса стала волноваться, а затем и перешла вся на сторону Казани, причем истребила несколько небольших русских отрядов; в Свияжске же, где, кроме войска, было скопление большого количества освобожденных из Казани пленников и пленниц, начался сильный мор от цинги и вместе с тем шла весьма разгульная жизнь.
По получение об этом известия митрополит Макарий отправил в Свияжск послание, в котором уговаривал воинов крепко стоять за веру и блюсти чистоту душевную и телесную; послание это было прочитано после молебна и произвело сильное впечатление: разгул стих, а затем прекратился и мор.
Тем временем Иоанн усердно готовился к походу, то осматривая собиравшиеся полки, то занимаясь делами с боярами. Он вызвал в Москву Шиг-Алея и приказал ему идти также в поход с касимовскими татарами, причем дал ему в жены красавицу Суюнбеку. По-видимому, поводом к этому браку было нежелание Иоанна отпустить Суюнбеку к отцу, одному из могущественнейших владетельных ногайских князей – Юсуфу, который, имея в своих руках дочь и внука, бывшего царя – младенца Утемиш-Гирея, мог бы предъявить тоже свои права вмешиваться в казанские дела, тем более, что сведения о большом сборе московского царя на Казань были уже повсеместно известны и возбуждали сильную тревогу в мусульманских странах. Особенно близко к сердцу принимал их турецкий султан Солиман II Великолепный, ревностный покровитель всех магометан, хотя и находился под сильным влиянием своей любимой жены Роксоланы, русской пленницы, дочери рогатинского священника в Галиции. Эта Роксолана втайне оставалась православной и навсегда оставила о себе добрую память необычайно участливым отношением к пленным, для облегчения судьбы которых она втихомолку от мужа тратила огромные деньги.
Узнав о приготовлениях Иоанна, Солиман предложил новому крымскому хану Девлет-Гирею, племяннику знакомого нам Саип-Гирея, напасть на Москву и послал ему свои пушки и отряд янычар; такое же предложение было послано Солиманом и к ногаям, в том числе и к отцу Суюнбеки, Юсуфу, а также, конечно, и к астраханским татарам; но ногайские князья слишком враждовали друг с другом и не могли быть нам очень опасны; Астрахань же была прямо связана торговыми выгодами с Москвой и потому дружила с ней. Таким образом, Солиману удалось поднять против нас только крымцев.
Между тем сборы Иоанна к походу закончились к наступлению лета. Шиг-Алей советовал отложить поход до холодного времени, указывая, что летом вокруг Казани топкие непроходимые болота, замерзающие зимой, когда можно быть спокойными и со стороны крымцев; но государь хорошо помнил свои два зимних похода, оба раза окончившиеся неудачей из-за не вовремя наступивших оттепелей, и, надеясь на помощь Всевышнего, решил не медлить с выступлением, рассчитывая, что Бог и непроходимые места проходимыми делает и острые пути в гладкие обращает.
Часть войска была собрана еще в мае 1552 года и после смотра, произведенного ей царем, направлена на судах вместе с большим стенобитным снарядом по Оке и Волге к Свияжску; сюда же шли войска, также на судах, и с северо-востока – по реке Каме.
Главная рать должна была идти вместе с государем сухим путем. Воеводой большого полка был назначен боярин князь Иван Феодорович Мстиславский, а товарищем ему – князь Михаил Иванович Воротынский, получивший от Иоанна в знак особой к нему милости звание слуги, считавшееся выше боярского и данное до того времени только двум лицам: князю Семену Ряполовскому, отец которого спас детей Василия Темного во время шемякинской смуты, и князю Ивану Воротынскому, отцу Михаила, за знаменитую Ведрошскую победу. Передовой полк был поручен князьям Ивану Турунтаю Пронскому и Димитрию Хилкову, сторожевой полк – князю Василию Серебряному и Семену Шереметеву; полк правой руки вели князья Петр Щенятев и Андрей Курбский, а левой – князь Димитрий Микулинский и Димитрий Плещеев. В собственном полку Иоанна были: князь Владимир Воротынский и Иван Шереметев. 16 июня государь выступил из Москвы «на свое дело», как образно говорит летописец. Он нежно простился с царицей, которая была в ожидании первого ребенка, и заповедовал ей не грустить о нем, но молиться Богу, «и многу милостыню творити убогим, и многим бедным и в наших царских опалах разрешати повелевай и в темницы заключены испущати повелевай, да сугубу мзду от Бога приемлем, аз за храбрство, а ты за сия благая дела». Затем он отправился в Успенский собор, где жарко и долго молился, проливая многие слезы перед образом Пречистой и у мощей московских чудотворцев святых Петра и Ионы. Здесь он принял последнее благословение от отца своего – митрополита Макария. Напутствуемый им, двадцатидвухлетний государь бодро сел на своего коня и выступил по дороге на Коломну во главе воинства, блиставшего доспехами, подобно тому, как некогда его великий предок Димитрий Иоаннович Донской выступил на страшный бой с Мамаем.
Еще до прихода на первый ночлег Иоанн встретил гонца с известием, что множество крымцев двигается к нашей Украине и перешли уже Донец. 19 июня в Коломну прибыл новый гонец с известием, что крымцы идут по путям на Коломну и Рязань. Вести эти нисколько не смутили Иоанна. Он сейчас приказал идти полкам на «берег» – к Оке, лично отправившись туда же для обзора местности, и объявил, что если крымский хан придет, то он намерен «делать с ним прямое дело». Известие об этом наполнило сердца всех воинов большим воодушевлением.
21 июня пришли новые вести; из Тулы прибыл гонец и объявил, что к ней приходили татары, но немного, и повоевав окрестности, отошли. Ввиду этого Иоанн отправил к Туле полки передовой и правой руки вместе с боярином князем Михаилом Воротынским, а сам остался в Коломне выжидать дальнейших известий. 23 июня прискакал гонец от тульского воеводы князя Григория Темкина-Ростовского с важной вестью, что к городу прибыл сам хан Девлет-Гирей со всеми силами и янычарами. Тогда Иоанн, «ни мало помешкав и не соверша стола», решил тотчас выступить ему навстречу; он приказал сейчас же всем бывшим с ним войскам начать перевозиться через Оку, а сам отправился к вечерне, так как никогда и ни в каких случаях жизни не пропускал церковных служб.
Отстояв вечерню, государь выступил к Кашире, где была назначена перевозка; сюда прискакал опять новый гонец и привез ему радостную весть о новом блистательном деле русских людей: сидевший в Туле князь Григорий Темкин доносил, что накануне, 22 июня, Девлет-Гирей весь день бил изо всех своих орудий город, отчего во многих местах был пожар, и янычары делали несколько яростных приступов; однако, несмотря на то, что у тульчан было немного ратных людей, все приступы были успешно отбиты при участии мужественных горожан. Утром же 23 июня, когда хан опять готовился к новому приступу, с севера показались большие облака пыли. Обрадованные жители поняли, что это идет царская помощь (высланные Иоанном полки передовой и правой руки), и с криками: «Боже Милостивый! помоги нам! Царь православный идет», открыли ворота и произвели стремительную общую вылазку, в которой приняли участие вместе с воинами не только мужское население города, но даже женщины и дети. Множество татар было побито, и в том числе ханский шурин. Девлет-Гирей не стал мешкать и побежал в степь, а прибывшие воеводы Иоанна тотчас же погнались за ним; они успели застигнуть его отступавшие части, которых разбили наголову, и захватили огромное количество пленных, верблюдов и пушек. Хан побежал еще быстрее, а Иоанн, так счастливо избавившийся от крымцев, вернулся в Коломну и стал думать там с двоюродным братом своим князем Владимиром Андреевичем, боярами и воеводами: как теперь идти дальше на Казань? Решено было двинуться двумя дорогами: самому государю с полка-ми – своим и левой руки, идти на Владимир и Муром, а всем остальным на Рязань и Мещеру, чтобы заслонить царя на случай внезапного нападения ногаев, и всем сходиться за Алатырем.
Когда надлежало уже выступать, то произошла неприятная заминка. Новгородские боярские дети ударили челом государю, прося их отпустить домой; они говорили, что уже с весны находятся в Коломне, иные уже бились с татарами, а теперь впереди еще та-кой далекий путь. Это сильно опечалило Иоанна; наконец он приказал переписать всех челобитчиков и объявить им, что кто хочет идти за государем, тех он будет жаловать и под Казанью кормить, а кому нельзя идти, те пусть остаются в Коломне. Мера эта подействовала: все отвечали в один голос: «Готовы идти с государем; он наш промышленник и здесь и там, промыслит нами, как ему Бог известит». Затем войска выступили из Коломны.
Прибыв во Владимир, Иоанн горячо молился в соборной церкви над гробом своего предка святого Александра Невского, а в Муроме над мощами князя Петра и княгини Февронии. По пути он получил известие от супруги и благословение от митрополита, а также сведения, что наши отряды имели несколько удачных столкновений с горной черемисой, которая вслед за тем опять присягнула нам. Русское воинство шло то густыми лесами, то чистыми полями и везде находило достаточное продовольствие: в реках ловилась превосходная рыба, в полях росли всякие овощи, а в лесах было множество птиц и разной дичи, причем лоси, по словам летописца, как бы сами приходили на убой; когда рать вступила на землю чувашей, мордвы и горной черемисы, то жители, чтобы загладить свою недавнюю измену, приносили во множестве хлеб, мед и масло.
13 августа Иоанн прибыл в Свияжск, где его уже ожидали войска, отправленные на судах. Все радовались благополучному окончанию трудного похода и наслаждались обильными припасами, прибывшими водой, вместе с пушками и военными снарядами.
Царь решил немедленно идти под самую Казань; вместе с тем он поручил Шиг-Алею написать грамоту новому царю Едигеру с предложением добровольно покориться без пролития крови; такие же грамоты были отправлены к казанским людям и их духовенству.
16 августа наши войска стали перевозиться у Свияжска через Волгу на луговую сторону, а 20 числа сам Иоанн переправился уже за реку Казанку и получил здесь ответ Едигера, наполненный ругательствами и вызовом на брань. В это же время к нам прибыл из Казани некий Камай-Мурза, передавшийся на нашу сторону и ока-завший нам немалую услугу своими полезными указаниями. Камай-Мурза сообщил, что казанцы собрали до шестидесяти тысяч войска и решили крепко биться, причем Едигер половину войска оставил в городе, а другую, под начальством отважного наездника Япан-чи, состоящую преимущественно из конницы, скрытно расположил в некотором отдалении от города, в лесных засеках, чтобы действовать оттуда на тыл русских во время осады. Казань, расположенная на левом луговом берегу Волги, верстах в шести от последней, была обнесена крепкими стенами из дубовых срубов, набитых землей, и вооружена пушками и пищалями; город был выстроен на холмистом левом берегу речки Казанки в том месте, где в нее впадает глинистый проток Булак, идущий из озера Кабан в Казанку. Крутые берега Казанки и Булака огибали город с трех сторон; с четвертой же стороны, там, где простиралось Арское поле, был проведен глубокий ров с валом. В городской стене имелось десять ворот, а на вершине угла, у впадении Булата в Казанку, помещался сильно укрепленный царский двор с несколькими каменными мечетями.
Получив сведения от мурзы Камая, государь собрал совет, на котором окончательно было решено, как обложить город. Было приказано, чтобы во всей рати каждые десять человек приготовили по туру, то есть по большой плетенке из хвороста, наполненной землей, да чтобы каждый имел по бревну для устройства тына. Затем настрого было приказано, чтобы без царского повеления, а в полках без воеводского, никто не смел бросаться к городу.
23 августа полки стали занимать назначенные им места; Иоанн повелел развернуть свое знамя с Нерукотворным Спасом и крестом, бывшим с Димитрием Иоанновичем на Дону, и начать служить молебен, после которого он собрал присутствующих и сказал им высокопрочувствованную речь, начав ее словами: «Приспело время нашему подвигу: потщитесь единодушно пострадать за благочестие, за святые церкви, за единородную нашу братию, право-славных христиан, терпящих долгий плен... Не пощадите голов своих за благочестие,– продолжал государь,– я сам с вами пришел: лучше мне здесь умереть, нежели жить и видеть за свои грехи Христа хулимого и порученных мне от Бога христиан, мучимых от безбожных казанцев...» На это ему отвечал князь Владимир Андреевич обещанием от имени всех не щадить своих голов в борьбе с погаными. «Дерзай, царь, на дело, за которым пришел, да сбудется на тебе Христово слово: всяк просяй – приемлет и толкущему отверзется»,– закончил он свой ответ. Тогда Иоанн, взглянув на образ Спаса, сказал во всеуслышание: «Владыко! О твоем имени движемся».
Войска наши обложили Казань так: сам государь со своим от борным полком, преимущественно из конных боярских детей, и двоюродным братом Владимиром Андреевичем расположился на так называемом Царевом лугу; полк левой руки стал по Булаку, примыкая своим правым крылом к озеру Нижний Кабан; левее его, до впадения Булака в Казанку, стал сторожевой полк, а за Казанкой – полк правой руки; на Арском же поле стал большой полк; связью между ним и полком правой руки должен был служить легкий конный отряд, или яртоул, из семи тысяч конницы и пеших стрельцов под начальством князей Пронского и Львова.
С утра город казался пустым, и неприятеля нигде не было видно; когда голова яртоула перешла Булак по наведенному мосту и стала двигаться к Арскому полю, то городские ворота отворились и толпы конных и пеших татар бросились на русский передовой отряд: «и вылезли казанцы из города и пришли навстречу государевым полкам; государева же заповедь, без веления да нихто дерзнет на бой». Стрельцы наши стали отстреливаться от нападающих на них татар, а Иоанн, увидев это, двинул к ним на помощь князей Юрия Шемячича и Феодора Троекурова с конными боярскими детьми, после чего казанцы с большим уроном были отброшены в город.
Скоро Казань со всех сторон была обложена нашими войсками, среди которых царил величайший порядок, или, как теперь говорят – дисциплина; никто без царского указа не смел самовольно ничего предпринимать. Всюду ставились туры или устраивались тыны, а затем были расположены пушки: большие или «верховые», кидавшие каменные ядра, и поменьше, но очень длинные, называвшиеся «огненными», так как они стреляли калеными ядрами и производили в городе пожары; кроме пушек, по Казани действовали большие затинные пищали – длинные ружья (до сажени), стрелявшие со станков железными ядрами. Всех орудий и больших пищалей было выставлено нами до полутораста.
Неприятель делал против нас беспрерывные вылазки и отчаянно дрался из-за постановки туров, но был всюду успешно отбиваем.
Несравненно больше вреда наносил русским отряд князя Япанчи. Когда наше внимание привлекалось казанцами к стенам города, то обычно в то же время на одной из башен появлялось татарское знамя: оно служило условным знаком для Япанчи; он быстро выносился со своими всадниками из лесных засек, находившихся за Арским полем, нападал на наш тыл и производил в нем немало опустошений.
Между тем наступили и другие невзгоды: страшная буря потопила много судов на Волге с запасами продовольствия, а в воинском стане было снесено множество шатров, в том числе и царский; но Иоанн сохранял неизменно бодрое настроение духа; он приказал двинуть новые запасы продовольствия и постоянно объезжал войска и все осадные работы, подбадривая воинов своим словом и жалованием. Чтобы покончить с постоянными нападениями Япанчи, державшим в тревоге день и ночь русскую рать, на собранном Иоанном совете было решено выделить для этого особый отряд и вверить его князьям Александру Горбатому-Шуйскому и Петру Серебряному – из 30 тысяч конницы и 15 тысяч пеших воинов. Отряд этот искусно расположили в скрытном месте, где он стал выжидать появления Япанчи. 30 августа Япанча, по обыкновению, показался из лесу, быстро двинулся на Арское поле и ударил на стражу, охранявшую наши обозы, которая, как было заранее условлено, отступила к самым осадным работам. Татары кинулись ее преследовать, но вдруг увидели себя отрезанными отрядом Горбатого и Серебряного, вышедшим из своего укрытия.
Тогда Япанча повернул назад и был вынужден вступить в неравный бой, в котором был наголову разбит. Наши преследовали его на протяжении 15 верст и захватили 340 пленных. Одного из них Иоанн послал в Казань с грамотой, в которой писал, что если казанцы ударят ему челом, то он их пожалует, в противном же случае велит умертвить всех пленников; казанцы ответа на это не да ли, и пленники были перебиты перед городскими стенами.
31 августа государь призвал немца-размысла (инженера) и велел ему сделать большой подкоп под Казань: «Посем православный царь повелевает некоторому дохтуру именем размыслу учинить подкоп под стену на разрушение града». Затем, узнав, что казанцы берут воду из ключа-тайника близ одних ворот, к которому ходят подземным путем, он приказал Алексею Адашеву с учеником размысла сделать другой подкоп под этот подземный путь у каменной Даировой башни, занятой нашими казаками. К 4 сентября подкоп под тайник был готов; сам князь Серебряный вошел в него и слышал голоса людей, ехавших за водой; государь велел поставить в подкоп 11 бочек пороха, и тайник был взорван, причем взлетевшими камнями и бревнами было побито множество народа в городе; часть же нашего войска, воспользовавшись отверстием, сделанным взрывом, ворвалась в Казань и тоже посекла большое количество людей. После этого сильное уныние распространилось в городе, лишенном воды; однако о сдаче никто не думал; татары стали усиленно копать землю в нескольких местах для отыскания воды, но докопались только до одного ключа, и то со смрадной водой, от питья которой люди умирали и пухли.
Тем временем Иоанн деятельно подвигал вперед осадные работы и заботился вместе с тем о полном очищении окрестностей от неприятеля, так как и после поражения Япанчи луговая черемиса не переставала тревожить наш тыл. 6 сентября после кровопролитного боя московские войска взяли Арский острог, построенный казанцами в 15 верстах от города, а затем наши воеводы пошли к Арскому городку в 65 верстах от Казани и, захватив по пути множество скота, продовольствия и драгоценных мехов в загородных дворцах казанских вельмож, вернулись обратно, повоевав всю Арскую сторону.
С наступлением сентября погода сильно испортилась; лили беспрерывные дожди, и среди русских войск стали ходить слухи, что дождь накликали казанские чародеи-колдуны и колдуньи. По совету некоторых, государь послал в Москву за животворящим крестом с частицей древа, на котором был распят Спаситель. На переменных подводах от Москвы до Нижнего, а оттуда на быстроходных вятских корабликах честное древо скоро доставили в лагерь осаждающих.
Затем были отслужены молебны, а водой, освященной животворящим крестом, окропили все войска; после этого погода вскоре прояснилась.
Русская рать подвигала все ближе и ближе свои осадные работы к городу; дьяк Выродков, по приказанию государя, поставил против ворот, именуемых Царевыми, подвижную деревянную башню в шесть саженей вышиной, которая была вооружена 60-ю большими пищалями; башня эта была выше городских стен, поэтому, когда открылась из нее стрельба вдоль улиц, то наши стали убивать множество народа. Тогда осажденные начали укрываться в ямах под самыми городскими стенами; они возвели также большие земляные тарасы, обитые деревом, против всех городских ворот и, вырыв под ними норы, выползали из этих нор, чтобы производить вылазки и мешать нашим осадным работам. Вообще они оборонялись с величайшим ожесточением как днем, так и ночью.
Однако, несмотря на все, князь Михаил Воротынский успел придвинуть туры к самому рву против Арской башни и Царевых ворот так, что между городскими стенами и нашими турами оставался только ров в семь саженей ширины. Татары зорко следили здесь за нами, и однажды, заметив, что русские пошли обедать, оставя для защиты только лишь слабую стражу, они тотчас же выползли из своих нор в больших силах и ударили на туры. Только после кровопролитного боя, где мы потеряли много народу, нам удалось загнать их обратно в город, причем был ранен сам князь Михаил Воротынский и несколько воевод.
Видя, что тарасы сильно мешают действиям русских снарядов, государь приказал устроить подкоп под тарасы у Царевых ворот и после взрыва их немедленно придвинуть к ним туры. Взрыв этот последовал 30 сентября, и притом со страшной силой; множество народа было побито взлетевшими вверх бревнами, и защитники города на некоторое время оцепенели от ужаса; пользуясь этим, царские воеводы утвердили туры против трех ворот, а войска наши вошли в город и заняли после сильнейшего кровопролития Арскую башню и часть городской стены. Князь Михаил Воротынский послал сказать Иоанну, лично подъехавшему к самой Казани, что надо пользоваться удачей и вести общий приступ; к сожалению, остальные полки не были готовы к бою, и храбрые русские воины, вошедшие в город, были выведены из него силой; однако Арская башня и часть стены осталась в наших руках. Русские воеводы приказали воинам, оставшимся здесь, прикрыться турами и засыпать их землей. Со своей стороны, татары также деятельно работали; они ставили срубы против пробитых мест в стене и насыпали их тоже землей.
На следующий день, 1 октября, Иоанн приказал всем нашим пушкам бить беспрерывно по городу и устраивать переходы через рвы, наполнив их землей и лесом. К вечеру городская стена во многих местах была уже сбита до основания. Большой подкоп, над которым работал размысл, был также готов, и в него было вкачено 48 бочек пороху. Время решительного приступа приспело. Он был назначен на следующий день, в воскресенье, 2 октября. Однако чтобы избегнуть кровопролития, Иоанн сделал последнюю попытку: он еще раз послал казанцам предложение сдаться; но те единодушно отвечали: «Не бьем челом; Русь уже на стенах и в башнях; ничего, мы другую стену поставим и все помрем или отсидимся».
Между тем в русских полках было велено всем воинам исповедоваться и причаститься; сам Иоанн провел часть ночи со своим духовником. Войска для приступа были разделены на несколько отрядов, за которыми должны были следовать особые поддержки; кроме того, часть войска была оставлена при государе, как его охрана и главная поддержка (резерв); наконец, по дорогам была выставлена крепкая стража, чтобы осажденным не могла прийти помощь извне.
Перед рассветом, получив доклад князя Михаила Воротынского, что порох уже поставлен в подкоп и что мешкать нельзя, так как казанцы об этом осведомлены, Иоанн оповестил все полки, чтобы они готовились немедленно приступить к делу, как только раздастся взрыв, а сам, облеченный в юшман, или боевую броню, и имея коня наготове, отправился, по своему обыкновению, отслушать обедню в походной шатровой церкви. Здесь, когда дьякон, читая Евангелие, возгласил: «И будет едино стадо и един пастырь», государь и присутствующие услышали страшный гром от взрыва, причем задрожала земля.
Иоанн выступил из церковных дверей и увидал, что стена уже взорвана, а бревна и люди летят в высоту; когда во время ектении дьякон читал молитву за царя и провозгласил слова: «Покорити под нозе его всякого врага и супостата», то раздались звуки от второго взрыва, еще оглушительнее, чем от первого причем множество казанцев виднелось в воздухе, перерезанных пополам и с оторванными руками и ногами.
Войска наши с возгласами «С нами Бог!» двинулись на приступ. Казанцы встретили их на стенах крича: «Магомет! Все помрем за юрт!», и стали осыпать тучей стрел, поливать кипятком и скатывать на них бревна. Скоро у всех ворот и проломов началась страшная сеча.
Иоанн же продолжал слушать обедню; один из близких царю людей сказал ему: «Государь! Время тебе ехать; полки ждут тебя», но он ответил: «Если до конца отслушаем службу, то и совершенную милость от Христа получим». Затем приехал вестник от бояр и доложил: «Велико время царю ехати, да укрепятся воины, видев царя». Государь из глубины своего сердца вздохнул, пролил многие слезы и стал молиться: «Не остави мене, Господи Боже мой, и не отступи от мене, вонми в помощь мою». Когда обедня окончилась, он приложился к иконе Святого Сергия Радонежского, выпил святой воды, вкусил просфоры и, приняв благословение от священника, наказал духовенству продолжать молиться о ниспослании победы. Затем Иоанн сел на коня и поспешил к своему полку.
Русские знамена развевались уже в это время на городских стенах. Прибытие царя придало нашим войскам новые силы; спешившись, так как двигаться верхом по улицам не было никакой возможности, они вступили в ожесточенную рукопашную схватку с казанцами и по грудам их тел пробивались вперед, приобретая каждый шаг пространства потоками пролитой крови. Иоанн велел своему полку тоже спешиться и помогать наступающим.
Русские взбирались на кровли домов и стали бить оттуда защитников города; уже сопротивление их казалось сломленным, но в это время наступил внезапный поворот в ходе дел. Многие из наших ратников, войдя во внутренность города и увидя гостинные дворы и лавки со множеством богатейших азиатских товаров, прельстились ими и вместо того, чтобы добивать татар, кинулись на грабеж; скоро сюда же прибежали из обозов кашевары, пастухи и даже торговцы, чтобы поживиться неприятельским добром. А между тем казанцы передохнули и со свежими силами ударили на грабивших русских воинов; те не выдержали и побежали, причем некоторые малодушные, не попав в ворота, начали кидаться со стен и кричать: «Секут, секут»... Увидя это неожиданное бегство наших, впечатлительный Иоанн сильно побледнел; ему показалось, что мы потерпели полное поражение. Но бывшие при нем поседевшие в боях воины успокоили молодого государя; они водрузили большую хоругвь у Царевых ворот и, держа под уздцы коня Иоанна, поставили его под ней, а затем половина государева полка, в числе шести тысяч человек, двинулась в город на помощь бежавшим. Этого было достаточно, чтобы повернуть дело сейчас же опять в нашу пользу. Татары отступили к своему царскому дворцу, и здесь у мечети произошла кровопролитнейшая схватка, в которой погиб главный мулла.
Едигер заперся с остальными своими воинами у себя во дворе и оборонялся в нем еще часа полтора; наконец он решил пробраться наружу; но русские плотно окружили его со всех сторон. Тогда татары взвели Едигера на башню и просили приостановить сечу. Просьба их была исполнена, и они стали говорить: «Пока стоял юрт наш и место главное, где престол царский был, до тех пор мы бились до смерти за царя и юрт; теперь отдаем вам царя живого и здорового; ведите его к своему царю, а мы выйдем на широкое поле испить с вами последнюю чашу». Затем татары выдали царя Едигера с тремя главными вельможами, а сами в числе до 6000 человек начали бросаться прямо со стен на берег Казанки; однако здесь они были встречены залпом русских пушек; тогда татары поворотили влево, бросили доспехи, разулись и стали перебираться через реку. Чтобы преградить им путь к бегству, князья Андрей и Роман Курбские с несколькими группами человек обскакали татар и смело врубились в их ряды, но были смяты, причем Андрей Курбский упал замертво с коня, и только четырем другим воеводам, князьям Семену Микулинскому и Михаилу Васильевичу Глинскому со Львом Салтыковым и Иваном Шереметевым, удалось нанести уходящим казанцам окончательное поражение; лишь немногие раненые успели убежать в лес. В самой же Казани не осталось в живых ни одного из ее защитников. Иоанн приказал избивать всех вооруженных, щадя только женщин и детей.
Так пала Казань. Узнав, что город окончательно в наших руках, государь тотчас же приказал священнику служить молебен и собственноручно водрузил крест на том месте, где стояло царское знамя во время взятия города; вместе с тем он приказал соорудить тут же церковь во имя Нерукотворного Спаса. Когда молебен окончился, князь Владимир Андреевич со всеми боярами и воевода-ми принесли государю свои горячие поздравления. Иоанн скромно отвечал, что он обязан этим воле Господней и трудам своих доблестных сподвижников.
Затем Иоанн приказал очистить одну улицу от мертвых тел и, радостно приветствуемый своими победоносными войсками и тысячами освобожденных русских пленных, проехал до бывшего дворца Едигера. Государь велел тушить пожары, а все взятые сокровища и пленников отдал своему воинству; себе оставил только пленного Едигера, его знамена и городские пушки. Побыв в городе, Иоанн вернулся в свой стан, горячо помолился в походном храме во имя святого Сергия, а затем отправился к столу и стал щедро раздавать всем награды.
4 октября государь опять посетил Казань, уже очищенную от трупов, и выбрал место для сооружения соборного храма во имя Благовещения; он собственноручно заложил его, после чего обошел с крестным ходом городские стены и приказал святить город; здесь же он принял присягу и челобитье от луговой черемисы и арских людей. Через день, 6 числа, деревянный собор во имя Благовещения был уже закончен, сооружен и освящен.
Государь назначил в Казани своим большим наместником князя Александра Шуйского-Горбатого, дав ему в товарищи князя Василия Серебряного, и, оставив им значительный отряд из боярских детей, стрельцов и казаков, отбыл 11 октября в обратный путь.
Не доезжая до Владимира Иоанн был встречен боярином Траханиотом, который привез ему радостную весть от царицы Анастасии о рождении ею сына первенца – царевича Димитрия. Перед тем, чтобы въехать в столицу, Иоанн заехал в Сергиеву лавру, где горячо молился в храме Живоначальной Троицы у раки чудотворца. Вся Москва вышла встречать своего великого государя, славного победителя Казанского царства: огромное поле от реки Яузы до посада едва вмещало собравшийся народ, восторженно провозглашавший: «Многая лета царю благочестивому, победителю варваров, избавителю христианскому».
Митрополит Макарий с крестом встретил Иоанна у Сретенского монастыря. Царь, князь Владимир Андреевич, и все войско поклонилось духовенству до земли, причем Иоанн держал пространное, благодарственное слово, приписывая свои успехи милости Божией по усердной молитве Православной Церкви. На это Макарий отвечал также речью, в которой, воздав благодарение Богу за дарованную победу, сравнивал Иоанна с Константином Великим, Владимиром Святым, Александром Невским и Димитрием Донским, после чего со всем духовенством в свою очередь пал в ноги государю, благодаря его за великие труды. Сойдя с коня, Иоанн снял свои воинские доспехи и облачился в царское одеяние; возложив на грудь животворящий крест, на главу шапку Мономаха, а на плечи его бармы, он пеший отправился за крестами в Успенский собор и со слезами умиления прикладывался к чудотворному образу Пречистой и мощам московских святителей Петра и Ионы. Затем государь отбыл во дворец, где был встречен кроткой и нежно любимой царицей и новорожденным сыном.
В течение 8, 9 и 10 ноября давались большие пиры в Грановитой палате. Иоанн праздновал с духовенством, боярами и воеводами свою славную победу и щедро награждал участников поместьями, деньгами, конями, доспехами, драгоценными кубками, ковшами, соболями, шубами и прочим царским жалованием. Одних денег было роздано 48000 рублей.
Чтобы увековечить память о взятии Казани, государь приказал приступить к сооружению против самых кремлевских стен соборного храма Покрова Пресвятой Богородицы, известного также под именем Василия Блаженного, по имени московского юродивого Христа ради, мощи коего покоятся в нем.
Этот дивный храм, до сих пор возбуждающий восторг всех приезжих иноземцев своей чисто русской, очень сложной и вместе с тем удивительно изящной и стройной постройкой, был сооружен двумя русскими мастерами – Бармой и Постником; последнему в 1555 году государь поручил строить и новые каменные стены вокруг Казани.
Покорение Казанского царства было, конечно, величайшим событием в русской жизни после Куликовской битвы. На Куликовом поле Северо-Восточная Русь, начавшаяся собираться вокруг Москвы, разбив наголову полчища Мамая, показала, что она может успешно бороться с татарами и снять с себя их иго.
Казань же взяли войска собравшейся Северо-Восточной Руси в огромное Московское государство под предводительством самодержавного царя «всея России», который уже не довольствовался возможностью успешно бороться с татарами, но пришел завоевывать и завоевал их могущественное царство. Русский народ глубоко почувствовал величие подвига, совершенного Иоанном, и в народной памяти Казанское взятие оставило по себе такой же сильный след, как и Мамаево побоище.