ПОДОБНО ШАГРЕНЕВОЙ КОЖЕ…

Вослед исключительно морозной и вьюжной зиме 1708-1709 годов пришла не менее необычайная весна. Буквально за пять дней до её календарного наступления, 23 февраля, разразилась небывалая в этих местах сильная гроза с проливным дождём; после этого вновь похолодало.

Массы снега, нанесенные на Полтавщину метелями, вскоре обусловили сильные разливы и без того обильных водою рек Ворсклы и Псла, в междуречье которых сжалась теперь армия шведских захватчиков.

Весна выдалась затяжная – Пасхальная седмица в 1709 году выпадала на достаточно поздние последние числа апреля – 24-е и последующие дни (7 мая по нынешнему календарю). А дотоле брались и морозы. Хотя и оттепели случались, отчего проснулись болота, широкою полосой окаймлявшие русла рек. Так получилось, что территория, занятая шведской армией весной 1709 года, простиралась с севера от громадной по площади заболоченной местности у Гадяча (образующей почти правильный геометрический треугольник с вершинами Гадяч-Вельбовка-Веприк), до самого крупного, поди, в Европе Малоперещепинского болота, находящегося близ Новых Санжар - на юге. Как бы «столицей» этого уникального природного образования является и поныне сохранившееся село под «говорящим» названием Великое Болото.

Забегая чуть наперёд, скажем, что из-за обилия воды даже в летнюю жару так и не просохли топи, как бы прикрывавшие со стороны Ворсклы Полтаву **, которую шведы осадили 1 апреля 1709 года. И лопаты скандинавов, устраивавших свои укрепления на правом её берегу, для блокирования города от оперировавшей на левом берегу Русской армии, с глухим чваканьём извлекали жидкую болотную землю из своих траншей.

Понимал ли Карл XII, что его всё глубже засасывает болото уже очевидно неудавшейся русской экспедиции? На этот вопрос можно отвечать и так, и этак. С одной стороны – ещё при штурме Веприка каролинцы отметили резкие изменения в поведении своего короля. Он отнюдь не лез бесшабашно со своей длинной шпагой на валы крепости, как это обычно бывало, а спокойно стоял на возвышенности, достаточно безучастно наблюдая за, по сути, бессмысленным избиением своей армии. Многих эта перемена неприятно поразила. Но в течение остальной зимы был весьма деятелен, жесток и, по-своему рационален в поступках. В письме сестре Ульрике Элеоноре, датированном 31 марта (т.е. 30 марта по русскому каленларю) он писал: «С армией здесь обстоит дело очень хорошо, хотя до сих пор были некоторые утомительные дела, как обыкновенно бывает, когда неприятель стоит близко. Кроме того, холод был очень большой, и много людей у неприятеля и у нас замерзали или отморозили себе руки, ноги и носы. Но, несмотря на это, всё-таки эта зима была весёлой зимой... Хотя сильный холод причинял вред, но всё-таки время от времени /мы/ находили развлечение в том, что шведские разъезды часто имели небольшие дела с неприятелем и причиняли неприятелю потери, хотя и враг иногда к нам подкрадывался, чтобы захватить пленных, и только один раз напал на квартиры, где стоял полковник Альфендель с драгунским немецким полком, и /он/ был взят в плен». Король, как всегда, оставался скрытен и не до конца искренен: в письме нет ни слова о том, как он сам чуть не попал в плен во время одной из своих кровавых экспедиций на Слобожанщину. Полковника Альбедиля по рассеянности ли, по незнанию ли именует каким-то несуществующим «Альфенделем». О его пленении пишет, как о малозначащем дельце, а ведь тогда были разгромлены главные склады шведской армии, сосредоточенные в Рашевке, и генералы Карла XII потеряли всё своё имущество; даже всемогущий Реншёльд отныне остался гол, как сокол.

В письме короля помечено: Budizie. То есть «Будищи», а точнее - Великие Будыща – место предпоследней ставки незадачливого скандинавского завоевателя в Малороссии. Да, что и говорить: на весеннем солнце территория дислокации шведской армии съёживалась подобно шагреневой коже. Ульрика Элеонора, похоже, так никогда и не узнала о предыдущем пребывании ставки своего брата этой зимой сначала в Зенькове, а затем и в Опошне.

Итак, Великие Будыща, расположенные в каких-нибудь 36 километрах от Полтавы, Карл XII определяет местом своей штаб-квартиры со 2 марта (и до конца апреля). Такое вот памятное местечко …

События развивались так. Как уже говорилось в предыдущей статье, 26 февраля шведы оставили самый отдалённый от своих главных сил населённый пункт Лохвицу, а спустя две недели – и печально памятный им Гадяч. Из обоих этих мест шведские конвои вывозили в числе прочего скарб бывшего гетмана Мазепы. Лохвицкая экспедиция попала под удары отрядов Русской армии и малороссийских партизан; часть войскового имущества и казны была потеряна на переправах вздыбившихся в канун ледохода рек. Какое-то количество мазепинского скарба потонуло и при вывозе из Гадяча, во Псле – речке коварной и гораздой на всевозможные сюрпризы. Север современной Полтавщины, таким образом, в самом начале весны 1709 года стал уже свободен от оккупантов. И сразу же начал возрождаться к нормальной жизни. Генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметьев 18 марта 1709 года докладывал в письме Петру I : «Марта 14-го получил я известие от адъютанта своего Мещерского, который держал Гадич во атаке с казаками, что неприятелские люди из Гадяча все вышли 13 числа поутру, и зажгли того города 3 башни, и в то их выступление наша партия поспешила и болши того жечь не допустили… И ныне в Гадиче обретаются казаки, да к тому из гварнизона Раменского (т.е. Роменского) велел быть с афицером салдатом 200 с двумя пушки и того города осмотрить и слабые места, что возможно тамошними людьми починить…».

Слобожанщина, которую шведы и мазепинцы во время зимних своих грабительских набегов покрыли пепелищами городов и сёл и усеяли трупами мирных жителей, тоже достаточно надёжно была прикрыта теперь Русской армией. Нашествие каролинцев было остановлено русскими воинами много западнее допустимой в планах военной кампании линии Богодухов-Валки, где и сейчас можно встретить следы древних редутов.

С запада от театра весенних боевых действий полтавского периода Великой Северной войны лежали знаменитые ныне Сорочинцы, где располагалось правление Миргородского полка во главе с полковником Данилой Апостолом. Комендантом этого славного местечка был храбрый россиянин Григорий Карташов. Как уже говорилось ранее, шведы лишь раз, 20 января, попытались проверить на прочность замки ворот Сорочинской крепости силами специально направленного сюда шведским королём отряда полковника Галле, но были мощным ударом отброшены и более не пытались искушать судьбу.

Справедливости ради нужно заметить, что отнюдь не силами казаков была удержана эта крепость - в состав её гарнизона входили тогда части Киевского, Нарвского, Сибирского и Казанского полков Русской армии.

Сорочинцы упомянуты здесь ещё и затем, что без малого столетие спустя, при образовании Полтавской губернии, это село станет пограничным между Полтавским и Миргородским уездами – стало быть, состоянием на начало

марта 1709 года шведская армия дислоцировалась и реально контролировала территорию, примерно равную лишь одному уезду – Полтавскому – этой будущей губернии (всего их, уездов, было 15). Отряды Русской армии и малороссийских казаков упорно загоняли каролинцев в то, что со временем получит на языке военных наименование котла, нещадно лупя по «щупальцам», пытавшимся держаться за его «края»: в марте же шведов выбросили из Камышни (крупного села, расположенного на полдороге от Миргорода до Гадяча, истощённого неуёмными контрибуциями), сожжённой Котельвы, разрушенного Зенькова, ограбленных подчистую Яресек и Белоцерковки… Да разве только их?! 9 марта пылала Рашевка под Гадячем, 16 марта Ковалёвка под Полтавой – в обоих случаях приказ о расправе отдавал лично король; и та, и другая экзекуции стали местью мирным жителям за поддержку русских (свидетельство шведского лейтенанта Лита).

Крайним южным пунктом, который контролировали шведы, и где стоял на постоянной основе их гарнизон, были теперь, напомним, Новые Санжары (ныне районный центр Полтавской области). Следовательно, зона войны простиралась на, приблизительно, 100 километров в направлении с севера на юг и несколько меньше, километров на 70-80 – с запада на восток. Концентрация войск на такой сравнительно малой территории предполагала возникновение немалого числа военных событий. И они были!

ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ СТАВКА КОРОЛЯ

Великие Будыща лежат по течению Ворсклы на 12 километров ниже от местечка Опошни в сторону Полтавы. Почему выбор Карла XII по расположению своей штаб-квартиры пал именно на это село, а не, скажем, на гораздо более комфортабельную и живописную Диканьку, к тому же расположенную буквально в двух-трёх километрах от Будыщ? Всё дело в том, что сие местечко, представлявшее собой совокупность хуторов и «кутков» («углов»), названия которых не исчезли до настоящего времени: Выгин, Вовчий Яр, Зубенщина, Каутов Яр, Хоменков Яр, Николаевский Яр, Покривщына, Говтва (Свято-Борисово), было своеобразным и достаточно крупным по меркам того времени промышленным центром. Название его происходит от слова «буда», что означает крытое сооружение, в котором добывали селитру, поташ, древесный уголь, дёготь, серу. В мирное время - чаще всего всё-таки поташ, важнейший компонент для производства стекла. Поэтому вблизи «буд» вскоре появлялись «гуты» (стекловарные производства); вокруг них и разрастались поселения занятых в этом полукустарном промысле людей.

Но Карла XII интересовали в первую очередь, видимо, как раз селитра, уголь и сера – то, из чего можно сделать порох. Ведь получать его из метрополии, или даже Польши, с некоторого времени стало невозможным. А воевать без «огненного зелья» в XVIII веке представлялось уже невообразимым.

Достоверно известно, что король пытался наладить пороховое производство в местечке Опошне, поручив это сделать полковнику Бюнову, но затея не удалась в силу многих причин: в скором времени будущий центр гончарства стал своего рода разменной монетой между шведами и русскими. Диверсии на него следовали одна за другой и шведы в конце-концов оставили беспокойное место, спалив его дотла 8 мая. Логично предположить, что заморочки с получением огневого зелья шведами были продолжены в Будыщах, поскольку все условия для этого были налицо.

Село (либо местечко, как кому угодно считать), Великие Будыща, куда король отступил из Опошни, было основано во второй половине XIV столетия как одно из укреплений на границах тогдашнего Великого княжества Литовского; с 1569 года и до середины XVII века оно находилось под властью Польши (Речи Посполитой), с 1654 года – в составе Русского государства. Особо значительный приток переселенцев в эти места вызвала освободительная война под руководством Богдана Хмельницкого. Вскоре (с 1660 года) Великие Будыща стали уже сотенным местечком Полтавского полка, в котором проживало на тот момент 832 выборных казака, 992 подпомошника и 7 036 посполитых – не меньше, если даже не больше, чем в самой Полтаве – полковом городе.

Накануне прихода шведских захватчиков большинство местных жителей ушло на левый, неподконтрольный шведам берег Ворсклы. Из разбитого там импровизированного лагеря они на протяжении марта-апреля устраивали регулярные и весьма успешные нападения на оккупантов. А после, когда вокруг Полтавы начало замыкаться кольцо окружения, великобудыщанский сотник Максим Левченко и его брат Михаил со своими людьми ушли в эту крепость и стали её защитниками - с первого и до последнего дня осады.

Шведам крайне неуютно жилось и в этой импровизированной «промзоне». Партизанские вылазки против оккупантов следовали одна за другой. Шведы, в свою очередь, пытались предпринимать к партизанам карательные меры. Против лагеря великобудыщан был как-то послан даже отряд гвардии (она стояла в полумиле, т.е. в пяти километрах от Великих Будыщ, в селе Петривцях), численностью 300 человек, под командованием Гилленштиерна. Но когда гвардейцы приблизились, обитатели лагеря открыли по ним беглый огонь, затем рассыпались по полю и исчезли. Нескольких шведов нашли тогда убитыми.

В ответ на карательную экспедицию шведов 19 апреля отряд местных казаков-партизан сам переправился на противоположный, занятый неприятелем берег, и дерзко напал на вражеский лагерь. В результате 24 шведских воинов убили и 8 взяли в плен. Спустя несколько дней смелый рейд против захватчиков был повторён уже другим партизанским отрядом великобудыщан. В отдельных случаях смельчаки небольшими группами прокрадывались в расположение врага и похищали спящих офицеров даже из их палаток.

Узнав, что партизаны проникли в самое расположение шведов, Карл XII пришел в ярость и угрожал своим военачальникам самыми крутыми мерами карать за подобный недосмотр. После этого в Великих Будыщах было установлено несколько виселиц и проведены демонстративные акции устрашения – шведы вешали здесь захваченных ними жителей, объявляемых «партизанами». Но оккупантам это мало помогло: партизанские отряды продолжали громить небольшие шведские отряды в окрестностях Великих Будыщ до самого последнего дня пребывания их здесь.

СОБЫТИЯ РАЗВИВАЛИСЬ ПАРАЛЛЕЛЬНО...

Первого марта, когда Карл XII был занят переносом своей штаб-квартиры из окраинной по отношению к расположению его войск Опошни в относительно безопасные, по его мнению, Великие Будыща, сам того не ведая, он обрёл нового союзника в лице кошевого Запорожской Сечи Кости Гордиенка, а вскоре и новую крепость под свою руку – твердыню над Днепром, древнюю Переволочную. Это стало итогом четырёхмесячной борьбы на Запорожской Сечи и за Запорожскую Сечь, а также некой точкой бифуркации, следствием чего сама печальная участь её (Сечи) была предрешена.

Завязка этой истории относится ко временам глуховских событий осени 1708 года, когда запорожцы проигнорировали приглашение русского царя принять участие в выборах нового гетмана. Тем не менее, Пётр I не терял надежды найти общий язык со строптивой казачьей вольницей. Он 12 ноября послал на Запорожскую Сечь достаточно солидную депутацию во главе со стольниками Гавриилом Кисленским и Григорием Теплинским, в составе которой были также лубенский сотник Василий Савич и представитель от киевского митрополита, архимандрита Межигорского монастыря Иосифа Кроховского – Иродион Жураховский. Они привезли запорожцам Царскую грамоту, в которой сообщалось об избрании нового гетмана Малороссии Ивана Ильича Скоропадского и содержалось предостережение, дабы они, сечевики, бдили, чтобы «по прелестям и изменническим умыслам Мазепиным» не было нападения от татарской орды на Малороссию. Послы привезли: обычное годовое жалование в 12 тысяч рублей, а помимо этого - кошевому ещё 500 червонцев и старшине - 2 тысячи рублей.

Но на Запорожье уже произошел раскол: мудрые «старики», составлявшие основную массу запорожцев, горой стояли за Россию, против шведов и, разумеется, предателей. Неумная крикливая «молодежь» во главе с Гордиенко выступила за союз с Мазепой. Деньги, конечно, забрали, но при этом послов унижали, грозились сжечь, убить или утопить. Царю написали оскорбительное письмо «с нареканием и бесчестьем…чиня многие неприличные запросы и досадительные коризны и угрозы».

И это было только начало. Масла в огонь подлил вскоре появившийся посланец Мазепы. Тот самый обанкротившийся гетман, который совсем недавно сам предлагал Петру «скоренити поблизу Сечі будучие городки – каменный Затон и Самарские Городки», выжечь Сечь огнем и мечем, как источник «непокоры», предлагал теперь запорожцам принять сторону шведского короля, чтобы вместе выступить против России. Это письмо Мазепы не возымело должного действия, запорожцы по-прежнему тянули кто куда.

Применительно к теме нашего разговора, период конца осени 1708-го и зимы 1708/1709 годов известен в истории, как «война универсалов»: Пётр вновь повелел (23 ноября) отправить на Сечь годовую плату, по 40 пудов пороха и свинца, а также богатые подарки атаману, судье, писарю и есаулу; Мазепа вдогонку первому послал «обширно написанный универсал» и «особенный лист», в котором измышлял «московские вины» и вновь призывал выступить заодно со шведом против России. 5 января 1709 года Петром I была отправлена на Сечь очередная грамота «Кошевому атаману и всему поспольству», а в феврале месяце - войсковые клейноды. Мазепа тоже послал свою дежурную делегацию увещевателей во главе с бывшим генеральным судьей Чуйкевичем, бывшим киевским полковником Мокиевским и сыном бывшего переяславского полковника Мировичем. Это посольство мутило воду на Сечи уже в отсутствие Гордиенка – с отрядом в 1 тысячу человек он с началом весны, 1 марта, выступил на Переволочну.

Здесь, 12 марта, Гордиенко собрал «раду», и с позиции силы (переволочанский полковник Нестулей располагал вдвое меньшим количеством «голосов»), убедил гарнизон крепости выступить на его стороне (несогласные, а их было немало, в тот же день ушли на Запорожье).

Спустя два дня, 14 марта, гордиенковцы совместно со шведами напали на русский гарнизон в Царичанке, убив многих и схватив живьём около 150 человек. Часть пленников была тотчас отправлена крымскому «патрону» - хану Девлет Гирею II (лютейшему ненавистнику России), часть – шведскому королю Карлу XII, «ласки» которого так упорно добивался Кость Гордиенко. Вдумайтесь только: вроде бы как православный дарит десятки душ братьев по вере в одном случае – «поганым» бусурманам, в другом – не менее поганым лютеранам, осквернителям церквей и убийцам своих соотечественников. И толку после этого в его «учёности», знании латыни и якобы имевшихся войсковых талантах? Мразь – она мразь и есть, без разбору – «образованная», или нет.

«Подарок» был доставлен Карлу XII спустя 5 дней, 19 марта и «вручен» в этих самых Великих Будыщах. Гордиенковцев – никакущих, но, тем не менее, желанных «союзников» (потому, что единственных) король принял аж дважды, при этом угощал и поил, награждал подарками.

Но самому Гордиенко этого было мало: желая выслужиться для пущего «ласкания», он, продвигаясь вверх по течению Ворсклы к Полтаве, «изменнически вночи» нападал на русские гарнизоны в Кобеляках, Маячке, ибо те от запорожцев, «яко неприятелей не опасались». Некоторых убивал, а оставшихся в живых брал в плен и отводил к шведам.

Ночных убийц и грабителей Кости Гордиенко теперь, случается, пытаются представить как национальных героев и освободителей; какое кощунство по отношению к предкам полтавчан, уведенным ними на рынки работорговли татарского Кырыма и турецкого Стамбула! Но то, что им удалось, капля в море по сравнению с обширными замыслами по тотальному ограблению и сплошному выжиганию Малороссии, вынашиваемому в буйных головах скандинавского завоевателя и его иудоподобных холуёв (не союзников, отнюдь, поскольку в этом качестве могут выступать лишь примерно равные).

Помимо занятий сугубым ночным разбоем, Костя Гордиенко строчил и рассылал во все стороны и свои «универсалы», а 15 марта сподобился даже на поклонное письмо к Станиславу Лещинскому, начинавшееся словами: «Наияснейший вельможный король польский, нам велце пане милостивый…». Кому клялся в верности «вольный казак»? – шведской марионетке, которую «пол-Польши не признавало, а другая половина отказывалась выполнять любые её приказания». Надо было быть истинным ничтожеством, чтобы искать расположения такого «суверена».

Упомянутое письмо Гордиенко попало в руки русского командования, было опубликовано, и после знакомства с этим образцом неподражаемого лизоблюдства и пресмыкательства перед «полукоролём» ненавистных ляхов «Костю» подавляющее большинство малороссийских казаков вообще за человека не считало.

Сполна набравшись «заслуг» самого что ни на есть сомнительного свойства, Кость Гордиенко 27 марта 1709 года самолично предстал перед «наияснейшие очи шведского короля», и был в полной мере ним «обласкан». Гнусная попойка, устроенная Иваном Мазепой Косте Гордиенко и его «лыцарям» во дворце убитого ним Кочубея, окончившаяся разграблением (дескать, по старому обычаю), дорогой посуды и убийством здесь же, на виду стола с объедками, мазепинского управляющего-поляка, дерзнувшего сделать замечание ворам; взаимные клятвы Мазепы и Гордиенко друг другу (непонятно только, чем клялись: один намедни был широкозвучно отлучён от церкви, и анафемствование распространялось на каждого, кто станет с ним заодно). Присяга Гордиенко иноземному завоевателю, врагу Православия, автоматически ставившая и его на одну ногу с проклятым гетманом – всё это относится как раз к этим окаянным дням конца марта 1709 года.

Все эти театрализованные действа, на самом деле мало кому интересные, вылились в действительно большую беду. Запорожцы Гордиенко отошли к Новым Санжарам, где и стали табором. Но, поскольку питаться им чем-то было нужно, они ватагами («купами») нападали на сёла, розоряли пасеки, силой отбирали у жителей «хлеб и всякий харч», «и хозяевам ни в чем /от них/ воли нет»,- свидетельствовал кобелякский казак Герасим Лукьянов.

Но одно дело третировать беззащитное население, и совсем другое – встретиться с теми, кто способен был оказать вооруженный отпор. Не только супротив регулярных войск (о чём пойдёт речь далее), но и против казачьих отрядов гордиенковцы были, как правило, бессильны. Классическим примером здесь служит случай преследования партизан отрядом гордиенковцев числом в примерно 500 сабель, посланных именно с этой, карательной, целью Карлом XII 27 апреля 1709 года в сторону Слобожанщины. Этот отряд нарвался на чугуевских казаков, добровольно составивших свою «партию», уже разбивших шведов и конвоировавших их в расположение Русских войск. «Встретившись с запорожцами, чугуевцы перекололи пленных и приняли бой. Хотя чугуевцев было вдвое меньше (численность отряда действительно составляла около 250 человек), они вели бой с таким мужеством, что в короткое время уничтожили 150 запорожцев и 29 взяли в плен. Чугуевцы потеряли в этом бою 21 человека убитым и 38 ранеными».

Это же известие содержится и в напечатанных в 1849 году, тогда ещё не полностью, известных «Записках П.Н. Крекшина» – петровского писаря и «комиссара девятого класса по подрядам», современника описываемых событий, много записавшего как по памяти, так и перенесшего в свои записки доподлинных сведений из документов, к которым он получил непосредственный доступ в правление Императрицы Елизаветы Петровны. Относящиеся к 1708 и 1709 годам записи П.Н. Крекшина были опубликованы в 97 томе «Библиотеки для чтения».

«СЕГО ЛЕТА ДОБРОЕ НАЧИНАНИЕ»

Продолжение этой истории имеет как бы два аспекта.

Один из них – сугубо военный. Нападение гордиенковцев на Царичанку, безусловно, не осталось безнаказанным. Её ведь защищал отряд Русской армии под командованием полковника Кампеля. Под давлением превосходящих сил противника ему действительно пришлось отступить, потеряв некоторое количество своих людей убитыми, ранеными и пленными. Но об инциденте под Царичанкой в русской «главной квартире» (в Харькове) стало известно уже 18 марта, спустя всего три дня после события. И уже на следующий день, 19 марта, на помощь Кампелю с задачей «осмотрения вражеских оборотов» выступили 4 полка драгун и 4 полка пехоты (7 тысяч человек) под общим командованием генерал-лейтенанта Ренне. Встреча его соединения с отрядом Кампеля произошла в начале апреля в междуречье Ворсклы и Орели, в южной части современного Новосанжарского района Полтавской области. Кампель и Ренне сообща овладели Нехворощей и Маячкой, отбросив гордиенко-мазепинцев на правый берег Ворсклы, и густой гребёнкой прошли от Новых Санжар до Соколки, очищая территорию от шведов и казаков-предателей. Карл XII, быв поставлен в известность об этом рейде, не менее оперативно послал генерал-майора Круза с 4 тысячами драгун и 4-мя пушками на выручку своим. Соединившись в Новых Санжарах с 3 тысячами мазепинцев, Круз устремился вдогонку за Ренне и Кампелем. 12 апреля под Соколкой (теперь Правобережная Соколка Кобелякского района Полтавской области) состоялось сражение, в котором Круз был разбит и бежал, спасаясь, опять к Полтаве.

Это был единственный достоверно подтверждённый случай, когда шведы и казаки выступили в качестве союзнических сил. Подробное описание центрального сражения данной экспедиции (боя у Соколки) оставил шведский полковник Н. Юлленшерна. По его словам, этот первый и последний совместный шведско-запорожский поиск 11-12 апреля окончился «великой конфузией». В полной мере инициатива проведения данной операции принадлежит Гордиенко: он взял на себя смелость утверждать, что можно напасть врасплох на русскую конницу, за двухтысячным авангардом которой в нескольких милях позади стояли пять тысяч драгун и конных гренадеров Ренне. Конфузии явно удалось бы избежать, если бы шведские военачальники более трезво смотрели на то, что они намеревались поставить в строй: это были, по их собственным словам, «необученные и негожие люди, у трети не было ружей, а только короткие пики и косы на жердях»,- такое неприглядное впечатление произвела на них запорожское войско. Шло оно, по выражению автора дневника, «как стадо овец», лениво шагая сбоку от 2,5-тысячной передовой шведской колонны. Двигались налегке, забросив ружья и зипуны на телеги; Крусе при этом старался не спешить; но в ночном марше запорожцы настолько выдохлись, что шведы до боя оставили их позади под прикрытием своей кавалерии. Сечевой коннице было предписано, чтобы она ударила в спину противника, как только увидит шведскую атаку, «что они не сделали, но подошли к нам, лишь когда все закончилось» - безжалостно для «чести» степных «лыцарей» отметил в своих записях Юлленшерна.

На стороне шведов были практически все преимущества: скрытность маневра, густой туман, позволивший нападавшим незаметно приблизиться к стоянке русских, и даже численный (если иметь в виду запорожцев) перевес. Но последние отстали, нерешительный Крусе (Круз) увлёкся ненужными перестроениями, а отряды Рене, напротив, не сплоховали и по сигналу фуражиров, заметивших врага, вмиг оказались в седле. Шведы, пытавшиеся взять русских воинов в окружение, сами оказались в их кольце: «Так как помощь не пришла, я был полностью окружен и не знал, как выбраться оттуда...»,- сетует Юлленштерна.

А другие летописцы шведов, Адлерфельд и Вайе, не смогли не отметить решительность прорыва русскими кольца окружения. «Они напали на единственную линию шведов с такой яростью, что легко пропороли её и стали уходить, так что их нельзя было нагнать. Шведские эскадроны, которым пришлось биться со всей колонной противника, были наголову разбиты». Согласно Вайе, русские драгуны всеми силами бросились на шведский левый фланг, разнесли 6 рот Юлленшерны, взяли в плен несколько офицеров и рядовых и пробили себе свободный путь отступления.

Признанный историк Великой Северной войны В.А. Артамонов, анализируя эти записи, пишет: «Очень недоволен был акцией у Соколок король». И далее цитирует дальнейший «плач Юлленшерны»: «Мой полк остался один и был почти уничтожен. Я сам получил две раны, лишился попавшего в плен своего подполковника (Ю.Х.фон Иссендорфа) и майора, пятерых капитанов трёх лейтенантов четырех корнетов семнадцати унтер-офицеров и 297 рядовых, не считая большого количества тяжело раненых офицеров и рядовых. В полку у меня не осталось и 250 невредимых людей для несения служб».

Бой закончился убедительнейшей победой русского оружия: Ренне загнал неприятеля за Ворсклу и захватил 4 пушки (больше у шведов просто не было). И в русском лагере на «дело у Соколки» смотрели, конечно, иначе: «Сего лета доброе начинание» - так оценил его А.Д.Меншиков. «Наших при той потребе больши 60 человек не пропало…, а неприятельских с 800… Запорожцы, на которых наши люди напали, всё своё ружьё покиня, в воду топились, которых наши, кто хотел, тот рубил и по та мест, как устали» Письма и бумаги Императора Петра Великого).

Второй аспект гордиенковской измены и сечевого нестроения был военно-политический.

Измена Кости Гордиенко стала своеобразно-точным отражением событий, происходивших тогда на Хортице: увы, Запорожская Сечь XVIII столетия разительно отличалась от описанного в Н.В. Гоголем в «Тарасе Бульбе» войскового товарищества, каким оно было полтора столетия тому назад. Вместе с трофеями были занесены сюда, видимо, присущее туркам и татарам стяжательство, а от поляков сечевики взяли склонность к рокошам (бунтам), внутренним раздорам и полнейшему неуважению ко старшинству.

Выше описано, как терпеливо пытался наладить свои добрые отношения с Сечью Пётр I в течение осени и зимы. Но, в конце концов убедившись, что к сечевикам ныне и на пьяной козе не подъедешь, Пётр I даёт приказ к «окончательному решению» запорожского вопроса.

Видит Бог, российский самодержец отнюдь не по своеволию решился на это, а лишь исчерпав поистине огромный запас долготерпения. Следует при этом ясно осознавать, что время было опасное, неспокойное - военное время. А запорожцы давно, да и теперь вовсю грабили турецких и татарских купцов – чего «цивилизованные нации» уже очень давно себе не позволяли, считая это дремучей дикостью. Послу России в Турции П.А. Толстому от имени султана предъявлялись поистине неуёмные и чрезвычайно завышенные требования о возмещении убытков торговых представителей Порты – и он исправно платил (запорожцы, как и прочие малороссы, считались подданными царя, и ответственность за их проделки возлагались, естественно, на Россию).

Послов царя на Сечи бесчестили, что считалось достаточным поводом для вооружённого конфликта – но он терпел и прощал. Однако когда от Петра Андреевича начали приходить известия о прямой измене запорожцев, просивших прямой «пидлеглости» не только у вассального по отношению к Карлу XII Станислава Лещинского, но и у крымского хана (11 апреля, в частности, П.А.Толстой сообщал Петру I из Стамбула: «4 апреля узнал я, что запорожцы просили протекции татарской»), наступило время решительных действий.

Краткая их хроника такова: 31 марта Пётр I повелел гетману И.И. Скоропадскому фактически блокировать Сечь, чтобы не допустить подвоза продовольствия и пресечь контакты сечевиков с Малороссией. Со стороны русской регулярной армии эта задача была возложена на полковника Петра Яковлева, поставленного во главе отряда из трёх пехотных полков.

Этот войсковое соединение отправилось из Киева по Днепру, вниз по течению, 6 апреля - и спустя 12 дней, 18 апреля, прибыло к Переволочной. К жителям городка-крепости было послано письмо, в котором было предложено мирно «склониться к Царскому Величеству». Однако гарнизон во главе с запорожским полковником по фамилии Зинец ответил на это стрельбой «из пушек и мелкого ружья». Дальнейший бой продлился около двух часов, в результате чего получившая значительные повреждения крепость была взята; все суда, стоявшие на якоре в её округе, сожжены и потоплены.

Точно так же за два дня перед этим, 16 апреля, было уничтожено и укрепление Келеберда, аналогично отклонившее предложения «покорности Царскому Величеству и не учитять противне» - здешнюю крепость взяли штурмом и сожгли, «окром церкве».

Единственно сохранения цельности повествования ради добавим, что Сечь полковником Яковлевым, действовавшим заодно с малороссийским полковником Игнатием Галаганом, была взята 14 мая, почти месяц спустя после овладения Переволочной, после столь же неудачных попыток мирных переговоров (запорожцы на посланные им письма не пожелали даже ответить), и боёв на подступах, стоивших жизни тремстам русским солдатам. Постройки на Сечи сожгли, артиллерию, боеприпасы, войсковые клейноды и ценности вывезли, «и стало Запорожье пустое».

Что характерно, Малороссия весьма вяло прореагировала на уничтожение Сечи, а почему? Убедительный вариант ответа на этот вопрос даёт, в частности, Евгений Викторович Тарле в своей книге «Северная война и шведское нашествие на Россию», нами уже цитированной в предыдущих главах: «…достаточно было измены запорожцев, пошедших за Гордиенко, чтобы на уничтожение Яковлевым Запорожья стали смотреть как на ликвидацию гнезда измены, и что бы ни писали теперь Андрусайк (Андрусяк) и другие «щирые украинцы», украинский народ считал предателями вовсе не Галагана и Даниила Апостола, действительно помогавших справиться с мазепинцами, а именно этих самых мазепинцев».

Короче говоря, больше угроз со стороны Дикого поля и лежащей за ним совершенно неуправляемой вольницы ожидать не приходилось. Да и крымским татарам был преподан достаточно наглядный урок.

А что турки и всякие там татары – они действительно безучастно взирали на разгоравшееся вблизи них пламя войны; им не интересно было и самим потаскать уже поджаренных слегка «каштанов» в свою миску? И это при всём при том, что их не просто звали на грабёж здешних земель – их ждали, им создавали удобные условия для грабежа и разбоя. Кто? Ну, во-первых шведский король, рассматривавший Крым и Порту как природных, в данном случае, союзников и призывавший их на своеобычный для крымцев набег на Москву.

Но звали их сюда для разбоев над местечками, оказавшими верность русскому царю, также и Мазепа с Гордиенко. Последний даже был отправлен в Новые Санжары на предмет починки мостов и исправления переправ через Ворсклу на Дикое поле. И, как засвидетельствовали дальнейшие события, эти «ремонтные работы» были не столь бессмысленны, как это может показаться на первый взгляд. Гордиенко, отаборившемуся вместе со шведами в Новых Санжарах, всё же удалось вступить в связь с крымским ханом, который во второй половине июня уже шёл сюда со своей ордой. Откуда такой вывод?

Дело в том, что связным Карла XII с крымским ханом, возбуждавшим его на поход в Малороссию, был шведский полковник Лагерберг. В 1710 году он записал в своем дневнике, имея в виду свои пока что безуспешные текущие переговоры, имевшие целью сорвать орду в набег на Малороссию, от чего Давлет-Гирей II уклонялся под предлогом, что он-де не имеет на то разрешения султана: «Я напомнил, что в прошлом году хан точно так же шел к Полтаве без разрешения императора (султана), тогда он (крымский хан) ответил: что имел на это разрешение императора, а когда выступил в поход, получил контр-приказания». То есть орда шла на Полтавщину, но вынуждена была повернуть обратно!

Кроме того следует знать, что на Малороссию и сопредельные с нею юго-западные земли России давно нацеливалась и другая, ногайская орда. В общем контексте русско-турецких договоренностей её (ногайскую орду), яко вассала Турции, удалось на данном этапе нейтрализовать заранее, ещё в 1707 году – тогда Портой был смещён по русским требованиям татарский князь Гази-Гирей, допускавший набеги татар и ногайцев на русские земли.

Силистрийского Юсуф-пашу удалось склонить на свою сторону как добрым словом, так и подкупом (обычная практика в Турции). Распечатывая «прельстительные письма» от Мазепы с призывом идти в Малороссию на поддержку Карлу XII, получив в качестве своего рода векселя уже известное нам право пограбить города, высказавшие верность русским, он незамедлительно пересылал султану эти письма со своим «мнением»: в войну с Россией ввязываться не стоит, поскольку дела у шведов весьма и весьма плохи.

Положительным фактором, в полной мере учитываемым русскими дипломатами, была также личная вражда Юсуф-паши с крымским ханом, которому он не хотел помогать в его военных планах.

Фактором обратным, крайне негативным в отношениях России с Крымом, стало возвращение из ссылки на Родосе ярого ненавистника России - хана, принявшего затем власть в Бахчисарае под именем Давлет-Гирея II (после смерти своего отца Селим-Гирея, последовавшей в 1704 году).

Всего лишь годом ранее, в 1703-м, изменились политические конъюнктуры и в самой Турции: султан Мустафа II, правивший с 1695 года, и заключивший с Россией 30-летний Константинопольский мир 1700 года, был свергнут своим братом, взошедшим на престол под именем Ахмеда (Ахмада) III (правил страной в 1703-1730 годах). За его спиной составилась «партия войны», которую возглавил великий визирь Чорлулу Али-паша вкупе с Давлет-Гиреем II. Первый, значительно превышая свои полномочия и действуя грубо вразрез с прежними договоренностями, дал распоряжение оказать помощь шведам, увязшим под Полтавой, второй с готовностью бросился их исполнять…

Грозящую взрывом ситуацию спасла осведомленность об этих тайных происках русской дипломатии. Возглавлявший русское посольство П.А. Толстой нашел способ незамедлительно связаться с матерью султана (султан-валиде), стоящей во главе придворной партии, и та сумела быстро убедить сына приостановить подготовку к войне, «которая принесет Турции много бед и несчастий».

Однако на тот момент (в канун Полтавской битвы) приход орды ожидался, что называется, со дня на день. Об этом есть, в частности, известие в письме полтавского коменданта А.С. Келина к светлейшему князю А.Д. Меншикову, отправленному из осаждённой крепости 4 июня. Алексей Степанович пишет, что со слов перешедшего к ним от шведов «волошского хлопца» Сидора Грищенко крымских татар шведы ждут к 10 июня.

В расспросном листе этого Сидора Грищенко, опубликованном в третьем томе Трудов Императорского Русского Исторического Общества, зафиксированы его слова о том, что «…пришли до короля от арды послы, а слышно, что всеконечно есть четыре тысячи арды в Кобыляке, а другие перебираютца через Днепр, а пришла арда крымская и белагородская, а другая половина арды пошла до польского короля, а когда арда прибудет к Полтаве, в те поры Полтаву добудут, а слышно, что Полтава и так хочет сдатца. А ушел от шведского войска, что есть нечего и купить негде».

Стоит никогда не забывать: в отличие от Карла XII, обладавшего фантазией неуёмной и безудержной - достаточно сказать, что из-за грёз завоевать чуть ли не весь мир из Польши «он даже тайно посылал своих офицеров в Азию и Египет, дабы снять планы городов и разузнать о силах держав там расположенных», и Мазепа его просто-таки потряс, сообщив, что вожделенная Азия находится рядом, километрах в восьми от того места, где они находились в крайней точки Слобожанщины – то есть раз в шесть ближе, чем Харькова, - и король готов был тут же двинуть свои полки туда, лишь бы «побывать в Азии» (случай описан, в частности, в упомянутой книге Е.В. Тарле «Северная война и шведское нашествие на Россию») – так вот, в отличие от этого коронованного прожектёра турки обладали мышлением сугубо конкретным и прагматичным. Их приход означал бы, повторимся, реализацию полученного права совершенно безнаказанно грабить, жечь всё подряд и толпами угонять пленников в Кафу: как для своих, если можно так выразиться, нужд, так и для продажи. Иными словами: сбудься намеченное Мазепой и Гордиенко – этот набег превзошел бы всё прежде виданное в здешних местах (учитывая масштаб всенародной, не побоимся этого слова, поддержки местным населением русских сил, на месте Полтавщины, Слобожанщины и Правобережья на их месте осталась бы, пожалуй, одна безлюдная, выжженная земля).

Безусловно, не одним лишь разрушением Запорожской Сечи была устранена татарско-турецкая угроза (по большому счёту – угроза открытия полномасштабного второго фронта войны против России). Турецкое правительство блюло, естественно, в первую очередь свои собственные интересы, и на разрушение гнезда запорожской измены смотрело сквозь пальцы (мол, внутреннее дело России).

Болевая точка событий Великой Северной войны в плане геополитики, если можно так выразиться, того времени находилась отнюдь не на Полтавщине, а на Дону – там, где провёл почти всю весну 1709 года царь Пётр. Именно сюда были устремлены пристальные взоры турок. Они поначалу были сильно встревожены непонятной вознёй русских зимой и в начале весны 1709 года в верховьях Дона; когда же по первой воде царь Пётр спустился вниз, к Азову, во главе большой флотилии (241 судно, в том числе 29 крупных военных кораблей), и при дворе султана узнали об этом, его (султана) намерения начать войну с Россией «растаяли, словно дымка морская.

А крымские татары без «отмашки» из Стамбула сами предпринимать что-либо просто не решились бы («отмашка», хоть и была, но она оказалась, как мы уже знаем, своего рода «фальшстартом»).

ПОРА НЕСБЫВШИХСЯ НАДЕЖД

От иллюзий, что помощь подойдёт к нему с Запада, от Лещинского и Крассова, шведский король освободился ещё зимой, во время сидения в

своей Опошнянской штаб-квартире. В Великобудыщанской ставке ему было суждено, хотя и не до конца, потихоньку расстаться и с мыслями о военной помощи турок. В ответ на его дипломатические притязания Порта даже послала к Карлу XII своё посольство, и оно привезло даже дары – изюм, курагу, щербет и прочие вкусные и несомненно полезные вещи, но пороха! но ядер! но мушкетных пуль и амуниции! - их он так и не получил. На по обыкновению конкретные и достаточно резкие вопросы короля турки до времени отвечали достаточно уклончиво; прямой ответ, что помощи от Порога Счастья не будет, он получил несколько позже – в самый канун Полтавской битвы.

Турки вообще (а принимая во внимание дикий прессинг на Диван – правительство Порты - со стороны послов так называемых великих держав, то, можно сказать даже, что особенно) вели себя прилично и не покупались ни на какие шведские авантюры. Султан Ахмед (Ахмад) III вместо милых сердцу шведского короля драк занялся в 1709 году строительством нового дворца, чему уделял весьма много времени, при этом делая вид, что прочее его мало интересует.

Поляки, если уж быть совершенно точными, один отряд на усиление армии Карла XII в мае месяце всё-таки послали, но он был с лёгкостью разбит под Миргородом войсками генерал-фельдмаршала Б.П. Шереметева, державшего здесь свою штаб-квартиру.

Гордиенковцы стояли в Новых Санжарах, всматриваясь в степную даль за Ворсклой в напрасном ожидании подхода татарской орды, но в качестве дополнительной личной инициативы пытались распространить своё влияние на территорию ниже Новых Санжар – Келеберду, Переволочну, и даже на противоположную сторону Днепра, планируя поход на Умань. Планы эти были насколько смелы, настолько и нереальны: Правобережье стойко держалось за единство со своими единоверными братьями. «Белоцерковский сотник М.Е. Омельченко заверил Петра I, что правобережные казаки ненавидят Мазепу. Посланные в Чигирин и Богодухов мазепинцы были задержаны и доставлены в Киев».

Ситуация со шведской армией, увязшей по уши в болото под Полтавой, день ото дня становилась всё хуже. Шведы постоянно жаловались на отсутствие качественного хлеба. Зерно, которое они, случалось, находили спрятанным в потайных ямах, уже сгнило, и были зафиксированы случаи, когда забравшиеся туда шведские солдаты задыхались в зловонных испарениях. Лошадям приходилось давать сечку из соломы. Понятное дело, что по весне луга зазеленели свежей травой, однако выгонять на них табуны оказывалось всё опаснее – коней похищали мечтные жители и отряды волохов, во множестве перешедших на сторону Русской армии. Иной раз это были действительно крупные партии – скажем, 15 и 17 мая у шведов угнали сразу 1100 лошадей, в том числе лично принадлежащих уже не раз упоминавшемуся нами классическому неудачнику генерал-майору Крузе. Косяки лошадей числом поменьше исчезали чуть ли не ежедневно.

Чувствительные уколы наносились не только в подбрюшье, каковым можно было считать бой под Соколкой, но и по «макушке», выглядывавшей из охраняемой территории расположения шведских войск, каким представлялась Опошня. «7 мая Меншиков после боя, продолжавшегося с перерывом несколько часов, перешел через Ворсклу у Опошни. Напал на шведов, отряд которых был тут равен от 600 до 700 человек, часть шведов перебил, часть взял в плен (около 170 рядовых и 8 офицеров). Но ушедшие с поля боя шведы укрепились в «замке», бывшем у Опошни, и к ним подошла помощь – около 7 тыс. кавалерии с Карлом XII во главе. Они явились из села Будыщей, где была (напомним), главная шведская квартира. Шведы перебили русских, которые не успели переправиться обратно, но русская артиллерия с другого берега начала бомбардировать шведскую кавалерию. Шведы отступили, а русские «добрым порядком» все-таки закончили переправу и вполне удачно перевезли свой обоз». На следующий день, 8 мая, Опошня была оставлена шведами окончательно, бесповоротно и навсегда. После сожжения и разрушения, разумеется.

К весне 1709 года относится и шведская затея с устройством первого на Полтавщине (за всю историю) концентрационного лагеря смерти. Вот как пишет об этом, к примеру, шведский летописец сербского происхождения Даниэл Крман: «21 мая (стиль применён григорианский, отличавшийся в то время от юлианского на 11 дней,- прим. автора) с Опошни и Будыщ отводили в Старые Санжары веприкских пленных москалей. Потом эти оставленные шведами города были сожжены…(sic!)… Они (пленные) в Старых Санжарах продержались больше месяца, 25 июня были освобождены… (14-го по нашему, тогда действительному, календарю). На город, в котором после недавней кобилецкой битвы (разгрома под Соколкой,- прим. автора) несчастный генерал-майор Крузе разместил свой и какой-то иной полки, внезапно напали восемь тысяч москалей... Презирая смерть, враги разбили стену из тяжкого кирпича (т.е., всего вероятнее, крепостную стену,- прим. автора) и освободили пленных».

Дело было не совсем так, как описывает апологет шведского короля. Точнее, совсем не так. Пленных русских воинов, в том числе гарнизон героического Веприка, сдавшихся на акорд (на определённых условиях, то есть), шведы впроголодь промурыжили сначала в Зенькове; затем, что правда, в Опошне, а потом перевели в тыловые Старые Санжары (что выше по течению Ворсклы от Новых Санжар в сторону Полтавы на 14 километров). Здесь они находились до 14 июня 1709 года. Главным тюремщиком у них был крайне жестокий (вспомним эпизод с сожжением Куземина и близлежащих сёл), и весьма бездарный, лишь намедни «отличившийся», когда его послали на помощь запорожцам из уже взятой к тому времени русскими войсками Переволочной, кавалерийский генерал-майор Карл Густав Крузе. Конечно, не семь тысяч «москалей» (у страха глаза велики) а ровно вполовину меньше ударили на Старые Санжары. По уточнённым данным, у генерал-лейтенанта Генскина в действительности было 2 500 драгун и один пехотный Астраханский полк (т.е. 3 500 - 3 700 человек всего,- прим. автора). Круз располагал отрядом точно такой же численности.

Волею судеб события развивались как бы параллельно. Когда шведам под Полтавой стало совсем невмоготу, Круз получил приказ убить своих пленников и тем освободится от лишней обузы. Но и узники не сидели сложа руки. Им в конце концов удалось своё «таинственное через тамошних обывателей письмо» передать царю Петру. В нём они сообщали о малочисленности своих тюремщиков и просили прислать войско для их освобождения.

Мысли царя были всецело заняты подготовкой к генеральной баталии, до которой оставалось (по факту) всего-то чуть больше двух недель. Тем не менее, он немедленно послал на этот зов свои войска. А почему? Молниеносная реакция царя Петра, на наш взгляд, совершенно понятна. Ему ли было не ведать, как именно шведы относятся к пленным? Это стало широко известным ещё со времен Нарвы 1700 года, когда многие русские пленные были отпущены шведами домой с отрубленными пальцами на ногах или указательным и большим пальцем на правой руке (чтобы фузеи держать не могли); со времени шведской победы под Фрауштадтом 1706 года, когда «взятых наших в полон великороссийского народа ратных людей… на третий день после взятья… тиранским способом… посечь и поколоть велели» (положа друг на друга по два и по три человека сразу, прокалывали штыками, и иными способами лишали жизни).

Аналогичным, к слову говоря, было отношение шведов и к пленным малороссиянам: когда король шведский «на часть одну малороссийских войск, в Великой Полши бывших, напал и оную разбил», обессиленные казаки «видя изнеможение свое, оружие положа, пощады от него просили»; однако же победитель «в ругательство сему малороссийскому народу» распорядился умертвить пленников, причем «немилосердно палками, а не оружием, до смерти побить их повелел».

Время подтвердило абсолютную правоту царя Петра. Историк пишет по этому поводу: «Шведов в Старых Сенжарах не спасло и очередное (sic!) гнусное зверство: они, собираясь уйти из Старых Сенжар, решили перебить всех русских пленных. Успели они убить лишь 170 человек (по другим данным несколько меньше,- прим. автора), Генскин явился, когда его в этот день ещё вовсе не ждали, и как раз прервал шведов в разгар их «работы» по убийству пленных. Во время переполоха, вызванного нападением, русские разбили оковы, которые были на них надеты, этими же оковами перебили всю стражу и присоединились к русскому отряду».

В документе петровской эпохи об этом говорится так: русские «штурмом город счастливо взяли и шведов в городе порубили и обоз и королевскую многую казну и знамена и офицеров и солдат взяли и невольников, взятых в Веприке, освободили »

А вот как описывает это славное дело И.И. Голиков в своей работе «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России, собранные из достоверных источников и расположенные по годам»: «Тревога, учинившаяся в городе, возвестила г. Юрлову о прибытии к нему помощи; он повелел содержавшимся с ним россиянам разбивать свои колодки; в миг сие исполнено, и, употребя оные вместо оружия, бросились как вырвавшиеся из оков львы, на стражу, перебили оную, потом напали на гарнизон и способствовали тем самым к легчайшему овладению осаждавшему генералу городом и крепостию». Шведы, однако, всё же успели переколоть штыками 147 безоружных пленных, но и сами потеряли в бою свыше 800 человек убитыми. 1 200 русских пленников обрели свободу. В качестве трофеев Генскин взял 8 шведских флагов, 2 пушки, около 200 повозок с разным имуществом и 22 тысячи саксонских талеров.

За организацию восстания внутри крепости и оказание помощи русским войскам во время овладения Старыми Санжарами Пётр I пожаловал Юрлова званием полковника.

Впрочем, мы несколько зашли вперёд – ведь это было событие уже следующего периода, лета 1709 года.

А весной, в Великих Будыщах, произошло вот ещё какое в известном смысле нерядовое происшествие. К дому, где располагался Карл XII и где находился в это время приковылявший к своему патрону бывший малороссийский гетман Мазепа, подошла старушка, заявившая, что ей необходимо видеть и шведского короля, и Мазепу тоже (об этой истории нам поведал в своём дорожном дневнике «Itenerarium 1708-1709» всё тот же неугомонный предатель сербского народа, летописец Даниэл Крман). Так вот: её, представьте себе, пропустили. И она с порога поведала заморскому завоевателю и его незадачливому «союзнику», что по видению, её посетившему, им обоим надлежит побыстрее и подальше уходить от этих мест, ибо в противном случае их ожидает жестокое поражение, бесчестие и самое смерть. Криво усмехнувшись на это пророчество, Мазепа вопросил старушку: а сама-то она ведает, какая кончина ждёт её? Да, уверенно ответила посетительница, вон тот гайдук у входа вскоре снесёт ей голову саблей.

- Правильно, - ответил Мазепа.

Однако, как засвидетельствовали дальнейшие события, ясновидящая тоже ни в чём не ошибалась.