«…Когда сражение окончилось (в начале одиннадцатого часа дня,- прим. автора), все воины во главе с Петром Великим и их полководцы вознесли молитву Богу, даровавшему победу над врагом. Пётр сказал: Вы, имея любовь к Богу, к вере православной, к отечеству, славе и ко мне, не щадили живота своего и на тысячу смертей устремлялись небоязненно . Ответ генерала-поручика князя М.М. Голицына был: Мужественной крепостью от Господа Бога утвержденный благочестивый государь! Кто тя достойно ублажить похвалами… .

История сохранила также и ответ А.Д. Меншикова к Государю: «Аще бо Моисей, вождь Израилев, не преустал перед Богом в молении за согрешимый народ свой, погиб бы оный: аще бо и ты в самое лютейшее время, в кое неприятель новгородского полка первый батальон сбил и отрезал левое крыло от главной армии, на котором и я с кавалерией находился, не предстал и не сомкнул фрунта армии, не щадя живота своего, то равно бы мы все погибли. Сам Господь Бог на тебя, помазанника Своего, на сие подвергнул, с тобою [вместе] сражался и увенчал подвиг сей толикою победою».

На победном поле были развёрнуты походные церкви. И «после объезда войск в первом часу пополудни в походной церкви было отслужено благодарственное молебствие за дарованную Всевышним победу, и во время пения Тебя Бога хвалим произведено было из пушек и ружей три залпа».

Такая разная обстановка царила в этот день лагерях Русской и шведской армий!..

На поле близ Яковцов отряды драгун и казаков сгоняли в кучу мелкие группы то и дело выползавших из своих укрытий в кустах и между сельских мазанок шведов. Многие из них сами шли, ковыляя, а то и ползли к русскому лагерю – иначе верная гибель, никто из местных жителей приюта бы им не дал. О жестокостях оккупантов по отношению к мирному населению ведали в этих местах стар и млад; на сочувствие и сострадание им вряд ли можно было рассчитывать. Этот процесс (сдачи в плен) длился не день и не два: «…Николас Нурин – капитан-лейтенант, который был ранен и оставлен своим полком возле редутов… провёл там, всеми брошенный, три дня, пока не сумел дотащиться до русского лагеря и сдаться в плен», - пишет Петер Энглунд в своей книге «Полтава. Гибель одной армии». Которые (без малого три тысячи) шведы сдались сразу, по предположению того же П.Энглунда – в большинстве своём раненые - те могли рассчитывать на своевременную помощь взятых в плен четырёх шведских лекарей и стольких же лекарских помощников. Многовато, почти по четыре сотни пациентов, требующих удаления раненых конечностей либо срочной обработки грязных ран и зашивания их, на врача – но в любом случае это был для побеждённых шанс спастись от гибели.

Царём были написаны в этот день 27 июня 15 писем «разным представителям верховной государственной власти, а также членам царской фамилии», суть которых – сообщение о «зело превеликой и неначаемой виктории, которую Господь Бог нам через неописанную храбрость наших солдат даровати изволил с малою наших войск кровию».

Дотошные современные исследователи подсчитали, что людские траты на поле Полтавской битвы (убитыми и ранеными) составили лишь 6 процентов от общего количества войск, участвовавших в сражении. «Подводя итог, можно по-прежнему утверждать, как это сделано в реляциях 1709 г., что победа 27 июня была одержана «с малым уроном наших войск», «малой кровию». Светлейший князь А.Д. Меншиков так написал об этом счастливом обстоятельстве 10 июля 1709 г. великому коронному коронному гетману А.Н. Сенявскому: «Также считаю особенной милостью Бога, что при таких важных обстоятельствах пало весьма мало нашего народа».

Шведы же потеряли на поле брани 57 (!) процентов своего войска: то есть «погиб либо был захвачен в плен каждый второй из сражавшихся шведов!»,- восклицает Петер Энглунд. Из чего он делает такой вывод: «Таким образом, битву под Полтавой следует отнести к самым кровавым сражениям за всю мировую историю».

Купившись (в переносном, да видимо и в прямом смысле этого слова) на этот справедливый исключительно для шведов тезис, один украинский канал в преддверии 300-летия «преславной виктории» даже фильм снял с таким одиозным названием: «Поле крови». Предатели! Для нас это поле было, есть и останется навсегда Местом, где «милостию Всевышнего, совершенная виктория, которой подобно мало слыхано и видано, с лёгким трудом против гордого неприятеля чрез его царского величества славное оружие и персональной храброй и мудрой привод одержана» (строки из «Реляции…»).

Шведы на полтавском поле (не будем забывать этого!) захлебнулись своей собственной кровью. Всё произошло именно так, как предрекал почти пятьсот лет тому назад святой Александр Невский: кто с мечом к нам придёт, тот и погибнет. Что же такого особенного в шведской трагедии? По ком льют слёзы современные мазепинцы?

Победители уже вовсю пировали на поле брани, а примерно в семи километрах на юго-запад, в районе села Пушкарёвки, в шведском лагере царило в это же самое время крайне нездоровое оживление. Коноводы пытались хоть как-то накормить перед дальней дорогой своих предельно оголодавших лошадей, «чухрая» листья с верхушек деревьев Гришкиного гая и брошенных местными жителями садов; поили их вволю водой в каскаде прудов, протянувшихся от Юровки в направлении Супруновки. И ставили после этого в запряжки – артиллерийские, где тяжёлую пушку везло, случалось, до шестерика коней и более; впрягали в пароконные фуры и в повозки-одноконки. Шведская армия (вернее, то, что от неё осталось) торопливо срывалась с места, насиженного в течении трёх месяцев полтавской осады. Шум, гам, неразбериха. Какая-то баба ссорилась с другой из-за пропавшей в суматохе кастрюли; другая, голося, разыскивала где-то вдруг запропастившегося сопливого пятилетнего «викинга». Взад и вперёд сновали угрюмые, не выспавшиеся из-за ночных маршей и построений, измочаленные боем и последующим бегством с поля (и всё это – в несносную полтавскую жару!), шведские солдаты и офицеры. Раздавались лающие звуки команд; ржание лошадей; женский крик и плач – всё это сливалось в одну пёструю какофонию звуков, над которыми время от времени проносились глухие, подобные дальней, но всё время приближающейся грозе, раскаты пушечных выстрелов – то залпами из орудий сопровождали свои тосты «за учителей», «за преславную викторию», «за Государя» и «за русского солдата» счастливые победители.

Ряд исследователей полагает, что шведы ушли от Полтавы около 19 часов. Так оно сказано, в частности, и у профессора, доктора исторических наук П.А. Кротова: он сообщает о королевских войсках «начавших отступление около семи часов вечера 27 июня от Пушкарёвки к Днепру». Петер Энглунд пишет, что «шведы были настроены уйти до темноты как можно дальше. Целью первого этапа наметили расположенные в тридцати пяти километрах к югу Новые Сенжары, где армии предстояло остановиться на ночлег». Шведский историк пытается при изобразить марш каролинцев, как военное, достаточно хорошо организованное и проведенное мероприятие. Однако, ссылаясь на свидетельства очевидца, молодого прапорщика Густава Абрахама Пипера, ехавшего с обозом после ранения, вынужден признать, что во время марша «никто никому не подчинялся, каждый болел сам за себя и старался вырваться вперёд».

Далее у П.Энглунда говорится о том, что «у села Федерки образовался затор около непроходимого болота, которое надо было преодолевать по единственному шаткому мосту. В этом месте войскам пришлось пробираться через сонмище повозок, чтобы обогнать их…».

На самом деле шведы ушли из-под Полтавы не позднее 5 часов вечера. Ведь движение их армейского обоза, крайне отягощённое награбленным имуществом и наличием в нём не менее 6 тысяч гражданских лиц, вряд ли превышало скорость ходьбы обычного человека – 4 километра в час. Таким образом, если король действительно достиг Новых Санжар в полвторого ночи (как пишет о том П. Энглунд), то данный путь он проделал за где-то восемь, не менее того, часов.

Шведы шли по единственной из существовавших тогда, так называемой старой полтавской дороге, причудливо вившейся вдоль правого берега Ворсклы – достаточно узкой, чтобы по ней могло ехать более двух телег в ряд. Малейшее неловкое движение одного из тысяч возниц создавало затор, в который упирались задние части колонны и движение останавливалось.

Уход шведов, который каролинцы старых и новейших времён пытаются представить, как организованный марш, на самом деле был продолжением того панического бегства, с которым они оставляли страшное для них поле битвы и «злую Полтаву» тоже. Экспрессии тут было, конечно, поменьше, но есть основания считать, что шведы толком даже не представляли себе, куда уходят. Из лагеря в Пушкарёвке они по кратчайшей траектории (примерно по направлению пролегания современного шоссе Полтава-Харьков) ринулись к Ворскле – единственному надёжному ориентиру. А, достигнув реки, повернули вправо, к Днепру. Где-то в начале движения к королю, ехавшему в карете своего главного министра, графа Пипера (которому она была уже не нужна, он находился в пиршественной палатке царя Петра), подъехал Гилленкрок, и спросил: куда им направиться? «Карл XII ответил, что надо снестись с генералом Функом, который был в местечке Беликах, а потом уж можно будет решить, куда бежать дальше». То есть шведы понимали лишь общую дирекцию (подальше от Полтавы, поближе к Днепру), но не думали ни о какой Турции или Крыме. Ибо все они находились под руководством крупного «тактика», и, не побоимся этого слова, «стратега».

Не забудем и о том, что Пётр I всё же озаботился в тот же день, 27 июля, послать вослед уходящим шведам свой корволант, а «что он такое»? Корволант (от французского corps volant — летучий корпус) – это войсковое соединение из конницы, пехоты, перевозимой на лошадях, и лёгкой артиллерии. Впервые подобный динамичный ударный кулак (7 тысяч конницы, 5 тысяч пехоты) был собран и применён царём Петром ещё в 1701 году. Корволанты успешно действовали во время всей Великой Северной войны 1700-1721 годов, а особенно эффективно – под Лесной и вот сейчас, в конце июня 1709 года. «Для преследования королевских войск…Пётр I послал в тот же вечер десять драгунских полков во главе с Р.Х. Боуром и посаженные на коней четыре полка гвардейской бригады (Преображенский, Семёновский, Ингерманландский и Астраханский) под командованием М.М. Голицына. Всем ударным корпусом первоначально командовал М.М. Голицын»,- пишет П.А. Кротов.

Известно, что корволант имел в своём распоряжении примерно 3 часа светового времени, т.е. отправился в путь фактически одновременно с отступающими колоннами армии Карла XII. Если бы это действительно было так, то разгром каролинцев произошёл бы уже близ села Гора, чуть южнее приснопамятных шведскому королю Нижних Млинов (где он две недели назад схлопотал себе пулю в ступню). Скорость движения всадников – по крайней мере 20 километров в час. Стало быть, кавалеристы князя Голицына успели бы за три часа, до наступления темноты, не только доскакать до Новых Санжар, но и вернуться обратно. Однако в действительности этого не произошло. Карл ускользнул. Следовательно, он убежал от Полтавы много раньше 19 часов вечера…

Возможно, что имел место арьергардный бой: в лесу близ сёл Большой и Малый Тростянец местные жители показывали автору этих строк более десяти относительно небольших курганов, которые народная молва давно и уверенно отождествляет со «шведскими могилами». Безусловно, что считать их таковыми можно только после тщательного исследования, но показательно то, что ниже по течению Ворклы (и соответственно, пути отступления шведской армии) подобных нет. А выше, по направлению к Котельве и Ахтырке, в междуречье Ворсклы и Псла (то есть по пути подхода шведов к Полтаве) – достаточно много (близ Веприка, Зенькова, Опошни).

Примерно на полдороге к Новым Санжарам (прежде писали «Сенжары») лежат Санжары Старые. От них до Полтавы 19 километров. Здесь шведы держали свой «лагерь смерти» для военнопленных – первый на Полтавщине за все времена. В нём вплоть до 14 июня 1709 года содержался сдавшийся в начале января 1709 года «на акорд» гарнизон героического Веприка. Узникам в конце концов удалось передать своё «таинственное через тамошних обывателей письмо» царю Петру. В нём они сообщали о малочисленности своих тюремщиков и просили прислать войско для их освобождения.

Мысли Царя были всецело заняты подготовкой к генеральной баталии, до которой оставалось всего-то чуть больше двух недель. Тем не менее, он немедленно послал на этот зов семь полков под командованием генерал-поручика Генскина. «Шведов в Старых Сенжарах не спасло и очередное (sic!) гнусное зверство: они, собираясь уйти из Старых Сенжар, решили перебить всех русских пленных. Успели они убить лишь 170 человек, Генскин явился, когда его в этот день ещё вовсе не ждали, и как раз прервал шведов в разгар их «работы» по убийству пленных. Во время переполоха, вызванного нападением, русские разбили оковы, которые были на них надеты, этими же оковами перебили всю стражу и присоединились к русскому отряду».

В результате смелой операции Русской армии 1 200 пленников обрели свободу. В качестве трофеев Генскин взял 8 шведских флагов, 2 пушки, около 200 повозок с разным имуществом и 22 тысячи саксонских талеров. За организацию восстания внутри крепости и оказание помощи русским войскам во время овладения Старыми Санжарами Пётр I пожаловал Юрлова званием полковника.

Так вот: удивительно не то, что шведы в ходе своего последнего отступления стремглав прошли мимо этого достаточно печального для себя места, а что не воспользовались для ухода в Дикое поле существовавшей здесь с древних незапамятных времён удобной переправой. За нею начинался торный Чумацкий шлях, ведший прямо на Крым, шведам будто бы союзнический. Но каролинцы прошли мимо переправы прямо к Новым Санжарам.

Этот населённый пункт был крайним (с юга) поселением, где шведы, захватив это местечко весной 1709 года, держали свой постоянный гарнизон (вместе со сторонниками И. Мазепы и К. Гордиенко). Во время своего постоя они занимались тем, что ремонтировали старые мосты через Ворсклу. Эти усилия были далеко не столь бессмысленны, как это может показаться на первый взгляд. Гордиенко всё же удалось вступить в связь с крымским ханом, который во второй половине июня уже шёл сюда со своей ордой. Откуда такой вывод?

Дело в том, что связным Карла XII с крымским ханом, возбуждавшим его на поход в Малороссию, был шведский полковник Лагерберг. В 1710 году он записал в своем дневнике, имея в виду свои пока что безуспешные переговоры, имевшие целью сорвать орду в набег на Малороссию, от чего Давлет-Гирей II уклонялся под предлогом, что он-де не имеет на то разрешения султана: «Я напомнил, что в прошлом году хан точно так же шел к Полтаве без разрешения императора (султана), тогда он (крымский хан) ответил: что имел на это разрешение императора, а когда выступил в поход, получил контр-приказания».

…Раненый и разбередивший активным движением повреждённую ногу во время битвы, Карл XII ночь с 27 на 28 июня провёл в Новых Санжарах. Однако и здесь он даже не помыслил об уходе в контролируемую татарами Дикую степь: наутро обоз, немало облегчённый разбитием и сожжением части повозок (инициатива генерала графа Левенгаупта, который фактически против воли короля избавился от части имущества, благодаря чему люди были посажены на лошади, и скорость движения возросла), дальше тронулся в путь по правому берегу Ворсклы в направлении Днепра.

Следующим значимым в свете описываемых событий населённым пунктом, расположенным вниз по Ворскле в направлении Переволочной являются, несомненно, Кобеляки. Здесь (или близ города) король Карл XII провёл свою самую последнюю свою ночь на Левобережьи, в Малороссии.

Здесь же, на юго-западной окраине местечка Кобеляки, на рубеже речки Кобелячки шведы попытались (совершенно безуспешно) организовать заслон корволанту русских войск, следующему по пятам за убегающим шведским королём и его незадачливым подручным - Мазепой.

При этом следует помнить, что Карл XII со своей вполне боеспособной, хотя и деморализованной, подавленной поражением армией отступал от Полтавы отнюдь не по голой местности. Он шёл, повторимся, по старой Полтавской (иначе Кременчугской) дороге, причудливо извивавшейся вдоль правого берега Ворсклы, где было достаточно много опорных пунктов, пригодных для организации эффективной обороны. Коль скоро этого не случилось, можно с уверенностью говорить о том, что поражение под Полтавой было для него настолько оглушительным, что ни о чём другом, кроме как о бегстве из этих мест король (о Мазепе и вовсе речи нет) просто не помышлял.

Самыми примечательными крепостями, стоявшими на отрезке пути между Новыми Санжарами и Кобеляками, были Васюрина гора и Белики.

«Близ хутора, носящего название Крута-Стинка, на возвышенном нагорье над долиной р.Ворсклы, находится урочище, известное под именем «Васкориной горы» (местные жители называют его несколько иначе: «Васюрина гора»,- прим. автора). Здесь, по преданию, жили запорожцы (sic). На вершине нагорья находится 2 кургана, полураспаханных. По крутым склонам нагорья, над рекой, находятся вал и ров, по своим очертаниям сходные с теми, что находятся на высоких берегах р. Сулы. Следы такого «зміеваго» вала отчетливо заметны на протяжении более версты. Охватываемая указанным валом местность расположена на мысообразно выступающей в долину реки возвышенности, ограниченной, с одной стороны, глубоким оврагом, с другой – долиной р. Ворсклы. Таким образом,

следы защитного вала по р. Ворскле констатированы и в ея южном отделе, вблизи тех мест, которыя представляли собой удобства для переправы через реку», писал исследователь этих мест Платон Китицын.

Плато на вершине Васюриной горы господствует над окружающей местностью; напротив неё расположена возвышенность, само название которой («Стинка» - т.е. стена) тоже говорит о её доминирующем положении над местностью. Овладев этими возвышенностями, можно легко контролировать дорогу, проходящую как раз между ними. Но отступающие шведы, как мы знаем, полностью пренебрегли реальным шансом задержать здесь своих преследователей.

Далее вниз по течению Ворсклы расположены Белики (Беликов брод, просто «Беликов», Белополь) – поселение, основанное именно как стратегический пункт обороны в первой половине XVII века. Местечко это обнесено валом, в нём были устроены подземные хода и сооружена крепостная Георгиевская церковь. В предместье Беликов – Боярке - находилось имение генерального писаря, а затем генерального судьи В.Л. Кочубея, казнённого Мазепой.

Отступающей армией Карла XII был напрочь проигнорирован и этот рубеж, хотя, с точки зрения организации эффективной обороны, он представляет несомненный интерес: во время Второй мировой войны, в 1943 году уже другие завоеватели, немцы, используя изрезанные глубокими

оврагами окрестности Беликов, отрыли руками местных жителей окопы и траншеи, построили блиндажи и противотанковые заграждения; но, не прияв боя, отошли по приказу своего командования на другой, ближе к Днепру расположенный рубеж обороны.

Следующим рубежом обороны (а не просто местом ночёвки – последней на территории Малороссии) стала для Карла XII Кобелякская крепость. В том виде, в котором она предстала перед отступавшими с поля Полтавской битвы «викингами», она существовала с первой половины XVII столетия и располагалась на правом гористом берегу реки Ворсклы в месте впадения в неё притоки Кобелячки. Само же местечко было куда более стародавнее и насиженное: «место, где теперь стоят Кобеляки, как удобнейшее для жизни и деятельности, было заселено ещё во II-VI веках».

Здесь находился ещё один (помимо Старо - и Новосанжарского, а также Беликского), «брод» - то есть место, где можно было переправится через Ворсклу на противоположную сторону реки. Для защиты его и были возведены в начале XVII века крепостные сооружения.

Карл XII, идя мимо всех этих переправ, четыре раза, таким образом, проигнорировал возможность перехода остатков его армии в Дикую степь. На наш взгляд, это является дополнительным свидетельством тому, что он не рассматривал крымских татар, как серьёзных союзников, и был устремлён в Турцию, гораздо более «цивилизованную», по его мнению, а значит и безопасную.

И пять раз кряду, видя пригодные для «дефензии» (т.е. обороны) места, он ни разу не пришёл к мысли засесть на каком-либо из них дабы дать Русской армии показательный бой – то, к чему он потом обязывал Левенгаупта и за отказ от чего корят этого достойного генерала современные каролинцы.

Справедливости ради следует отметить факт устройства арьегардом отступающей шведской армии заслона с попыткой задержать русские войска на рубеже речки Кобелячки, протекавшей за западной околицей (ныне уже в черте города Кобеляк), и на этом участке подходившей к Ворскле почти перпендикулярно её течению. Речка эта отнюдь не мала, и перемахнуть такое препятствие сходу вряд ли было возможным. Вполне возможно, что корвалант, устроив видимость прямого удара шведам в лоб, просто обошёл речку Кобелячку севернее (она дугой огибает данный населённый пункт, а у русских воинов, в отличие от шведов, местных провожатых было много).

То, что победа досталась здесь русским воинам, само собой разумеется. Но каковы были потери? Данных нет. Однако по свидетельству местного краеведа, учителя истории А.И. Дубины, здесь несколько раз находили при строительстве домов шведские захоронения, зато могил русских воинов – никогда. Один из таких застройщиков в начале 1960-х годов даже предлагал Акиму Илларионовичу приобрести вроде бы шведскую золотую монету, найденную возле останков шведа, запросив неподъёмную для школьного учителя сумму – 130 рублей (месячная зарплата А.И. Дубины составляла в то время 87 рублей). Далее след этой монеты теряется – скорее всего её заполучили «компетентные органы», поскольку подобная торговля в то время, мягко говоря, не приветствовалась.

Ещё одна (и последняя) крепость, мимо которой прошли шведы в их печальном последнем марше на Переволочную, была Сокольская. Она стояла на плато, высоко возвышавшемся над рекой Ворсклой; таким образом шведская колонна, двигавшаяся по правому берегу, видела её справа от себя. П.А. Китицын сообщает о Правобережной Соколке (таково её нынешнее название) следующее: «В местечке Соколке, на горе, сохранились довольно хорошо остатки древних укреплений./.../ Особенно хорошо сохранилась восточная часть городища, нависающая над крутым обрывом к реке, где вал и ров видны на значительном протяжении… В этом городище находят нередко наконечники копий, стрел и пр. У южной подошвы городка, на низменной местности, заливаемой некогда водами р. Ворсклы, подходившей, по словам местных жителей, под самую гору, т.е. крепостной обрыв, видна группа каких-то насыпей, расположенных, повидимому, без особаго порядка, но имеющих ту особенность, что большая часть их направлена перпендикулярно течению реки, здесь находились в прежние времена ряды каких-то заграждений, невполне ясных в настоящее время… Местные предания относят эти сооружения к военному времени и считают, что они были устроены с защитительной целью. Для такой же защитительной цели существовали, по этим преданиям, и два вырытыя в стенке городища, вблизи этих бурт, землянки или же погреба, составляющия, как здесь выражаются, «схов», т.-е. убежище, куда укрывались в военное время люди, если они, защищая нижние укрепления на реке, не имели возможности укрыться в нагорную крепость. Убежав в землянки, люди «ховалысь и зачинялись дверыма так, як у кузныци» - пояснил мне рассказчик, слышавший это предание от глубоких стариков. Среди местных жителей еще и до сих пор живы предания о прошлой жизни Соколковского городка. Согласно этому преданию, Соколковский городок был лучшей крепостью, дававшей надежный приют для убегавшего сюда населения, прекрасно отражавший нападавших врагов и препятствовавший им прорываться через реку. По словам предания, когда в старину, неприятель подступал с востока, от Китай-Городка, то на «робленой можле» (рукотворной мачте,- прим. автора), которая стоит над горой, запаливали фитиль и давали знать об опасности; этот сигнал давался и впереди Соколков, т.-е. к востоку от него, и позади, т.-е. к западу от Ворсклы. Увидев пламя или дым, люди спешили спрятаться в городок, где замыкали ворота, выставляли стражу по валам, которая отбивалась от неприятеля. «Стреляли тогда через ров не ружьями, а луками и стрелами»,- объяснял рассказчик. Река Ворскла, говорят, протекала в прежнее время под самой горой. Из городка к реке был подземный ход; ход был устроен из дубовых брусьев, наваленных поверх землей.

Таким образом, выгодное месторасположение этого городища, расположенного на крутом, трудно доступном, высоко поднимающемся, доминирующим над окружающей местностью холме, прекрасная защита с востока водами р.Ворсклы, протекавшей у самой подошвы городища, наконец, возможность сосредоточить защиту в одном, наиболее опасном месте – делало то, что городище это являлось одним из лучших укреплений древняго времени, и немудрено, что оно получило очень меткое для себя

название «Соколки», символически характеризующее роль и значение в деле наблюдения и быстрого налета на рыскавших в долине врагов».

Вот в этом самом месте «соколы» Меншикова 11-12 апреля 1709 года устроили воякам «несчастного генерал-майора Крузе» изрядную трёпку «в кобылецкой битве», после которой ему (Крузу) выпала незавидная участь быть в Старых Санжарах тюремщиком веприкского гарнизона и подвергнуться разгрому от генерала Генскина.

Это не единственное упоминание Д. Крманом Соколки: «…поспешили мы к селу Беликам, откуда шли две мили до города Кобеляки (от Беликов до Кобеляк 12 километров,- прим. автора), от них до Соколиков, которые были дальше на две мили (на самом деле Соколка от Кобеляк, если брать по прямой, в 13 километров), и размещались на холме возле реки Ворсклы и были известны укрепленным замком» (померещилось сербскому летописцу – у страха, как известно, глаза велики: там стояла всего лишь дерево-земляная крепость).

Но не только это важно: «большая часть королевской артиллерии похоронена, говорят, между Кобеляками и Соколкой», - записал Крман в своём дневнике.

Это, на наш взгляд, говорит о том, что, исходя из опыта неудачно выставленного заслона под Кобеляками, и наверняка зная, что впереди находится крепость, из которой они, вполне вероятно, будут обстреляны не только сверху, но и из-за нижних валов, шведы избавились от многого, что затрудняло их движение. Конечно же, опасный участок лучше всего было преодолеть быстро, а значит налегке (судьбу артиллерии разделила, по Крману, и «королевская канцелярия, /которая/ кроме каких-то протоколов, была сожжена. Такая же судьба настигла и королевские возы».

Иными словами, все тайны, хранившиеся в королевской канцелярии последнего обоза короля Карла XII или ушли в кобелякское небо с дымом костров, или на дно реки Ворсклы на участке между Кобеляками и Соколкой. Вполне возможно (а какой резон был Д. Крману в этом случае врать?), что все шведские карты сражений в Малороссии («кроме каких-то протоколов», разумеется) – не есть документы, опалённые огнем сражения под Полтавой, а являются продуктом мемуарного плана: т.е. восстановлены по памяти в Турции и русском плену.

А это кардинально меняет степень их документальности, и об этом следует помнить любому исследователю.

У П.А. Китицына содержится ещё одно любопытное сведение о Соколке, имеющее непосредственное отношение к теме нашего исследования. Рассмотрев и описав всевозможные «курганы» и «окопы», во множестве располагавшиеся в то время к западу от крепости (в настоящее время практически полностью распаханные и запаханные), Платон Александрович сообщает, что «на краю горы, представляющей конечный краевой мыс нагорнаго плато праваго берега р.Ворсклы, находится курган-майдан,

обращенный крыльями к западу. Этот майдан известен у местных жителей под названием «мечети», или же «шведской мечети», в котором, по преданию, будто бы жил какой-то швед (sic, - отмечено автором, П.А. Китицыным,- прим. автора). Рассказывают, что там был когда-то город (т.е. поселение,- прим. автора), в котором жила мать «шведа» (sic); доказательства того, что там был когда-то город, крестьяне видят в кусках обожженной глины и грубых кирпичей, попадающихся в насыпи означеннаго кургана-майдана. Тут, по словам крестьян, «була ёго (т.-е. шведа) церква».

Не факт, но вполне возможно, что какой-то швед, чудом избежавший пленения под Переволочной, действительно поселился в разрытом кургане (именно так следует понимать выражение «курган-майдан»). Учитывая то обстоятельство, что шведы в этих местах не особо зверствовали, можно допустить, что и ему, и его матери в самом деле дали спокойно дожить жизнь – отшельником, как он сам того пожелал.

Переволочанская крепость в сколько-нибудь похожем на солидное фортификационное сооружение виде была построена запорожцами в 1654 году. Шестью годами позже в крепости на постоянной основе был размещён казачий отряд. С этого, 1660 года и вплоть до её полной ликвидации в 1765 году здесь располагалась Переволочанская сотня Полтавского полка.

Переволочная занимала очень выгодное стратегическое положение в углу, образуемом береговой линией Днепра и дельтой его притоки Ворсклы, была опорным пунктом сопротивления против набегов крымской орды.

Наличие в Переволочной большого количества «плавсредств» давало возможность за один раз перевезти через Днепр до 3 тысяч человек.

В 1695 году это было в полной мере использовано русскими войсками по время похода на Азов. В мирное же время работал обычный перевоз людей и грузов, что приносило до 12 тысяч рублей ежегодной прибыли, которая целиком и полностью поступала в войсковую казну запорожцев.

В конце XVII века по договоренности между Россией и Турцией возле Переволочной (или Переволочны, в иных документах пишется так) осуществлялся обмен пленными.

В своей основе эта крепость имела форму пятиугольника с периметром сторон около 1 107 метров. Крепостной вал с напольных сторон: западной - простирался на 170, 4 метра, с северной – на 63, 9, с восточной – на 149, 1 метра, ров имел глубину всего 1, 21 метра и был прорыт только с напольной стороны; со стороны реки рва, естественно, не было – естественная водная преграда с успехом заменяла его.

Своей известности Переволочанская крепость всецело обязана тем, что у её стен 30 июня 1709 года капитулировала армия, дотоле считавшаяся самой сильной в Европе. Армия сдалась, будучи вполне боеспособной (с точки зрения наличия вооружения, боеприпасов и амуниции – совсем другой вопрос, что она была подавлена и деморализована, и это напрочь лишало её способности драться).

Командовал армией и подписал условия капитуляции граф, генерал от инфантерии с 1706 года Адам Людвиг Левенгаупт, которому в этот памятный 1709 год исполнилось 50 лет. Он проживёт после этого ещё 10 лет (в русском плену), имея много времени для раздумий и размышлений, и оставит после себя интересные, по заключению специалистов, мемуары.

Существует мнение, что шведы не простили бывшему главнокомандующему безропотной капитуляции, но это не так. Карл XII – этот да, этот, наверное, действительно не простил. А вот те, кому он спас жизнь под Переволочной, не погнав на заведомый убой, те были ему, разумеется, благодарны. Подтверждений этому немало. Так, хотя знатных шведов в плену у Петра I было пруд пруди, но главой администрации шведских военнопленных стал именно Левенгаупт, а не, скажем, Реншёльд, стоявший заметно выше в шведской военной иерархии. Да и Пётр I ставил графа Левенгаупта (генерала) выше графа Карла-Густава Реншёльда (фельдмаршала) – это видно хотя бы из того, что последнего он отпустил на родину, обменяв на двух русских пленных генералов, а вот Левенгаупта – нет, «не желая этим усиливать шведскую армию», как поясняет один современный исследователь.

Шведская королева Ульрика-Элеонора после смерти Карла XII неоднократно пыталась выкупить Левенгаупта из плена, суля крупные суммы, и, невзирая на отказ, заочно возвела его в ранг государственного советника. А после заключения Ништадтского мирного договора прах Левенгаупта был перевезен в Стокгольм и там, в столице, перезахоронен.

Адам Людвиг Левенгаупт был весьма образованным человеком – он учился в шведских университетах Лунда и Упсалы, немецкого Ростока, и даже был, по меркам нашего времени, учёным со степенью (успешно защитил диссертацию). Ему бы начальником генерального штаба быть, планируя военные операции. Руководителем военной академии. Советником монарха - не такого, с «железной башкой» (определение турок в отношении загостившегося у них после Полтавы и Переволочной шведського короля), как Карл XII, а, скажем, как Фридрих II прусский – но это всё всего лишь разговоры…

Левенгаупт под Лесной, бросивший обозы ради спасения своих людей; Левенгаупт, как командующий правым флангом шведской армии на первом этапе Полтавского сражения и смело идущий навстречу смерти в средине шведского построения на втором этапе битвы; Левенгауп, не допустивший конечного уничтожения остатков вверенной ему армии у Днепра пресполненными сознания своей силы и могущества драгунами Меншикова – все эти фигуры не могут не вызывать у нас: если не уважения, то по крайней мере – понимания, что действовал он по возможности целесообразно и разумно, как солдат и как человек.

Теперь о самой Переволочной. Как уже говорилось, отрядом численностью в 1 тысячу человек 12 марта 1709 году мятежный Костя Гордиенко фактически захватил Переволочную. Несогласные с ним запорожцы ушли на Сечь. Но и там обстановка оставалась далеко не однозначной. Туда прибывали всё новые и новые «посольства» от противоборствующих сторон. Одним из таких были присланные Данилой Апостолом «добрые» казаки, прежде избиравшиеся на Сечи куренными атаманами. Но гордиенковцы забирали силу и послов приковали к пушкам с целью казнить. Пленникам удалось каким-то образом освободиться и бежать.

Новая «рада» вскоре после этого избрала кошевым атаманом Сорочинского, с виду противника Гордиенко, отобрав права у последнего. Однако через некоторое время выяснилось, что и он, Сорочинский, и наказной атаман Симонченко на самом деле поддерживают именно Гордиенко: они послали послов к крымскому хану и участвовали в набегах на русские гарнизоны.

Терпению Петра I пришел конец, и он 31 марта повелел Скоропадскому фактически блокировать Сечь, чтобы не допустить подвоза продовольствия и пресечь контакты сечевиков с Малороссией. Со стороны русской регулярной армии эта задача была возложена на полковника Петра Яковлева, поставленного во главе отряда из трёх пехотных полков.

Этот войсковое соединение отправилось из Киева по Днепру, вниз по течению, 6 апреля - и спустя 12 дней, 18 апреля, прибыло к Переволочной. К жителям городка-крепости было послано письмо, в котором предложено «склониться к Царскому Величеству». Гарнизон во главе с запорожским полковником по фамилии Зинец ответил на это стрельбой «из пушек и мелкого ружья». Дальнейший бой продлился около двух часов, в результате чего получившая значительные повреждения крепость была взята; все суда, стоявшие на якоре в её округе, сожжены и потоплены.

Точно так же за два дня перед этим, 16 апреля, была уничтожена и Келеберда, отклонившая предложения «покорности Царскому Величеству и не учитять противне» - здешнюю крепость взяли штурмом и сожгли, «окром церкве». Эту церковь потом, 30 июня 1709 года шведы раскатали по брёвнышку, чтобы соорудить себе плоты для переправы, но и это очередное святотатство шведам не помогло.

Единственно сохранения цельности повествования ради добавим, что Сечь полковником Яковлевым, действовавшим заодно с малороссийским полковником Игнатием Галаганом, была взята 14 мая, почти месяц спустя после овладения Переволочной, после столь же неудачных попыток мирных переговоров (запорожцы на посланные им письма не пожелали даже ответить), и боёв на подступах, стоивших жизни тремстам русским солдатам. Строения на Сечи сожгли, артиллерию, боеприпасы, войсковые клейноды и ценности вывезли, «и стало Запорожье пустое».

Что характерно, Малороссия весьма вяло прореагировала на уничтожение Сечи, не говоря уже о Келеберде и Переволочной, а почему? Убедительный вариант ответа на этот вопрос даёт, в частности, Евгений Викторович Тарле в своей книге «Северная война и шведское нашествие на Россию», нами уже не раз цитированной: «…достаточно было измены запорожцев, пошедших за Гордиенко, чтобы на уничтожение Яковлевым Запорожья стали смотреть как на ликвидацию гнезда измены, и что бы ни писали теперь Андрусайк (Андрусяк) и другие «щирые украинцы», украинский народ считал предателями вовсе не Галагана и Даниила Апостола, действительно помогавших справиться с мазепинцами, а именно этих самых мазепинцев».

За год до смерти Императора Петра I военное ведомство составило так называемый штат укрепленных городов России, куда введена была и Переволочанская крепости, а в начале 30-х годов XVIII века её включили в систему защитных сооружений укрепленной «Украинской линии», проходившей от Днепра до Сиверского Донца, и предназначавшейся для защиты от ордынцев. Строительство «Украинской линии» велось в 1731-1732 годах.

Но в конце XVIII - начале XIX века, когда границы Российского государства отодвинулись далеко на юг, Переволочанская крепость окончательно утратила своё боевое значение и вскоре перестала существовать как военный объект вовсе.

Но вернёмся к событиям конца июня 1709 года.

Крах был очевиден, и «первыми сориентировались в сложившейся неблагоприятной обстановке Мазепа и его окружение», - пишет Александр Викторович Беспалов.

Надо отметить, что мятежный гетман лишь дважды за весь полтавский период Великой Северной войны проявил необыкновенную прыть: в момент, когда он узнал, что к нему едет на встречу сам Меншиков, явно испугавшись до смерти и полагая, что князь уже что-то проведал. Он мгновенно решился: «порвался нечаянно Мазепа, як вихор, и поспешил в вечер, поздно того ж дня в субботу до Батурина», затем 23 октября переправился через Сейм, 24-го переправился через Десну и явился к генералам Карла XII. Королю он представился 28 октября.

Восемь месяцев спустя испуг был ещё сильнее, поскольку Мазепа осознавал, что теперь ему придётся отвечать не на «подозрения», от которых ему долгое время удавалось успешно «открещиваться», а за доказанные тяжкие преступления. В ужасе бежав из-под Полтавы, Мазепа стремительно проделал путь в сто с лишним километров до Переволочной и вмиг оказался на противоположном берегу Днепра.

«Король /тоже/ решил переправиться через Днепр, но с одним условием – армия должна была отступать в Крым. Шведы организовали безуспешную переправу через реку и многие из них потонули».

С королём переправились на правый берег Днепра и ушли в Турцию отряд Сильверъельма (в составе четырёх рот Южно-Сконского рейтарского полка), корпус Лейб-драбантов, Лейб-драгунский полк и несколько рот солдат Седерманландского полка, а также часть придворного штата – всего около 1300 человек. Даниэл Крман персонифицирует некоторых из них, ушедших с королём: это Лагеркрона («о котором шведы говорили, что после утраты всех прочих генералов Бог оставил этого последнего, худшего из худших. Вначале он был у короля весьма в чести, но…после утраты возможности добыть Стародуб король перестал ему доверять»); а также Спарре, барон Фалькенберг и «Клингенстъерна, заседатель королевского хранилища, который был потом повышен на секретаря, а кроме того Дюбен, интендант двора, то есть самый высокий начальник двора, Нойгебайэр, все королевские пехотнцы, доктор Мальмберг, епископ Магнус Авривиллюс, Енеман, капелланы королевской пехоты, и Вюрффель, капеллан какого-то немецкого полка, «других не могу припомнить…». «Народ, как видим мы, такой – изрядный да плохой», - как говаривал известный малороссийский баснописец.

С Мазепой же переправились: «Войнаровский, его племянник и самый известный казацкий полевой маршал (sic!), Мазепин секретарь вместе с женой». Примечательно, что за переправу с него, Филиппа Орлика, казаки слупили «триста таляров» - иначе, надо полагать, не взяли бы. «Шведов было около двух тысяч и столько же мазепинцев и запорожцев»,- заключает Д. Крман.

Поскольку шведов было минимум на 700 человек меньше обозначенной цифры, по крайней мере на столько же следует снизить и число сопровождавших Мазепу.

Ещё на сколько-то уменьшил количество шведов и мазепинцев переход по безжизненной степи. «Голод и жажда, дневной зной и ночная стужа были неминуемыми орудиями в руках смерти, поражавшей без пощады начальствовавших и подчиненных. Степь была усеяна трупами шведов. Только незначительная часть казаков спаслась от смерти»,- пишет военный историк, полковник Б.С. Тельпуховский в своём исследовании «Северная война».

Мало кто знает, что по дороге к турецким берегам в среде запорожцев вызрел бунт. В это время «ненависть запорожцев к Мазепе, соблазнившему их на измену, дошла до таких размеров, что, конечно, только шведы спасали «старого гетмана» от расправы. Это чувство открыто сказалось впоследствии во время панического бегства Карла и его спутников от Переволочной в заднепровские степи. Беглецы уже приближались к Бугу, когда вдруг, по свидетельству очевидца - графа Понятовского, произошло следующее. “На третий день в ночь в лагере возникла тревога. Казаки, которые возмутились против Мазепы, хотели разграбить его телеги, где у него были большие ценности, а его самого схватить и выдать царю”. Король Карл XII попросил Понятовского успокоить казаков, что ему и удалось. …Мазепа был спасен от неминуемой гибели: казаки твердо знали, что царь им все простит и богато одарит за выдачу старого изменника…».

Действительно, в погоню за беглецами ещё 1 июля был отправлен отряд (два драгунских полка) бригадира Г.И. Кропотова, а затем, 2 июля – ещё и корволант из 2 тысяч драгун генерал-майора князя Волконского, прибывшего в Переволочну накануне. Одновременно фельдмаршалу-лейтенанту Гольцу, войска которого находились в пределах Волыни, был отдан приказ отрезать Карлу XII и Мазепе дорогу в Польшу, к шведским войскам генерал-майора Крассау.

«Волконский догнал отступающих уже у переправы через Днестр, и прижал их к реке, - пишет далее Б.С. Тельпуховский. – До 300 человек, бросившихся в реку, потонуло, а 500 были взяты в плен и отведены в Полтаву. Только королю и Мазепе и на этот раз удалось уйти, «хотя не далее как до места, с которого он мог зреть гибель, постигшую его спутников».

А. Маркевич, автор уже упоминавшейся нами книги «Великий подвиг» рассказывает  в приципе об этом же, но прослеживает отдельно судьбу другого отряда. Кропотов, - пишет Александр Петрович, - «продолжая преследование противника, прижал его к реке Прут, и в районе местечка Черновец, не приняв боя, шведы сдались, а около 500 запорожцев «побежали в леса вниз подле реки Прута, которых наши передовые драгуны и казаки и волохи, спешась, многих побили и во оной реке потопили».

Итак, переправа завершилась поздно вечером, если не ночью, с 29 на 30 июня: «когда король со своей свитой и казаки Мазепы исчезли в темноте…», - пишет А. Беспалов. Это была последняя ночь шведской армии на воле, и она провела её на виду у разрушенной, а стало быть и совершенно бесполезной Переволочанской крепости. «Общее настроение этой ночью, очевидно, представляло собой странную смесь усталого безразличия, безвыходности и безумного страха. Некоторые просто махнули на все рукой и, выдохшиеся, повалились вместо работы спать (так поступили и Левенгаупт с Крейцем – просто легли спать,- прим. автора).

Другие, охваченные непередаваемым ужасом, лихорадочно сооружали плоты и предпринимали безумные попытки преодолеть реку… Старшие офицеры либо сами участвовали в запрещенных мероприятиях на переправе, либо давали на них свое молчаливое согласие».

Здесь просматривается по крайней мере два важных момента – во-первых, что подвели и тут незадачливых шведов их лукавые «союзнички»; ведь без надёжных провожатых, знавших здешние переправы так, что в определённое время года и вброд могли перевести скот через Днепр, шведам нечего было и думать переправиться самим на другой берег, минуя опасные «ямы», водовороты и прочие «ловушки». И второе: насколько всё же отличалась реальная шведская армия от лубочного портрета, нарисованного тем же Крманом: что, дескать, «весь мир мог убедиться, что нигде на земле не найти солдат, которые терпеливее переносят жару и мороз (нигде на земле, кроме Гадяча и Веприка,- прим. автора), напряжение и голод, самоотверженней исполняют приказы, по сигналу охотнее идут в бой, смелее стремятся к смерти (кроме Переволочной и Полтавы), меньше склонны к военному бунту, спокойнее ведут себя в лагере, набожнейше живут (кроме Малороссии, где за ними «числятся» десятки сожженных и оскверненных храмов, разрисованных под шахматные доски икон, и где они даже перед главнейшей из своих битв не удосужились провести хотя бы формальное богослужение, в расплату за что и Крман, и Карл XII потом относили поражение шведов), а изменяя боевые порядки, быстрее перестраиваются…».

С рассветом 30-го июня шведы начали иные перестроения: «…шведские солдаты в одиночку и группами стали перебегать на сторону русских и сдаваться в плен». Таким образом вопрос: «Будут ли солдаты драться?»,- поставленный Левенгауптом на военном совете, собранном по поводу получения ультиматума от А.Д. Меншикова, был в известном смысле риторическим. Будут ли они драться – можно было бы увидеть, лишь откинув полог штабной палатки.

В тот же день «остатки /шведской/ армии капитулировали перед вдвое слабейшим противником». «В плен к русским попали: генерал от инфантерии Левенгаупт, генерал-майоры Крейц и Крузе, 11 полковников, 16 подполковников, 23 майора, 1 фельдцехмейстер, 256 ротмистров и капитанов, 1 капитан-лейтенант, 304 лейтенанта, 323 корнета и прапорщика, 18 полковых квартирмейстеров, 2 генерал-адъютанта и 25 адъютантов, всего 983 офицера; унтер-офицеров и рядовых – 12 575 человек, из них 3 286 пехотинцев, 9 152 кавалериста и 137 артиллеристов. Таким образом, в руки русских войск попало 13 558 человек строевого состава шведской армии, 1 407 не служащих, 34 человека из придворного штата короля, 3 402 человека нестроевых и 1 657 женщин и детей (семьи шведских воинов). Общее количество пленных составило 20 058 человек.

К ногам победителей легло 142 знамени и штандарта. К ним же перешла вся оставшаяся артиллерия – 31 орудие (восемь из которых затем, столетие спустя, лягут в основание памятника Славы,- прим. автора): 21 пушка, 2 гаубицы, 8 мортир и много другого военного имущества» (там же, с. 53).

«Это была самая грандиозная военная катастрофа в долгой истории Швеции - каковой она является и по сей день»,- так сказал по поводу капитуляции шведской армии современный шведский историк Петер Энглунд.

Но для нас более значимой была и остаётся оценка этого события, сделанная, что называется, по горячим следам (то есть как его оценили современники): «Может быть в целой истории не найдется подобного примера покорного подчинения судьбе со стороны такого количества регулярных войск»,- так писал 20 июля 1709 года английский посол в Москве Чарлз Витворт статс-секретарю Бойлу.