Но Москву он сдал врагу.
Из-за интриг - так считали многие его современники

В сентябре на Бородинском поле прошло очередное театрализованное празднество в честь годовщины знаменитой битвы. Что мы знаем о ее предыстории?
Об Отечественной войне 1812 года в целом?
О генералах -- оппонентах фельдмаршала М.И. Кутузова? Почти ничего.
Если почитать свидетельства современников, оказывается, что под парадным глянцем, который наводили на события 1812 года многие историки и писатели, скрывается иная, нежели нарисованная ими, картина.
Вот некоторые из документов.

«Я... ОТСТУПЛЮ ДО САМОЙ КАМЧАТКИ»

Война назревала долго. Подготовку к ней Россия начала еще в 1810 году, но завершить так и не успела. Не удалось заготовить достаточно припасов, не было четкого плана действий. Армии были рассредоточены, причем третья (она прикрывала австрийскую границу) так и не включилась в войну.

Император Александр I еще до начала войны говорил французскому послу Коленкуру: «Если император Наполеон начнет против меня войну, то возможно и даже вероятно, что он разобьет нас, если мы примем сражение...» Больше, чем на своих генералов и войска, Александр I надеялся на то, что французы не сумеют наладить нормальные коммуникации на необозримых просторах России: «Я... отступлю до самой Камчатки... Француз храбр, но длительные лишения и плохой климат утомляют его и подрывают его мужество. Наш климат и наша зима будут сражаться на нашей стороне».

Этот замысел государя, однако, вошел в противоречие с патриотическим настроем народа. Известный декабрист Александр Муравьев вспоминал: «Трудно описать, в каком все были одушевлении и восторге и как пламенно было стремление к войне не одних только офицеров, но солдат. Всем хотелось отомстить за Аустерлиц, Фридланд и за неудачи...»

КТО ВСЕХ МЕНЕЕ НЕСВЕДУЩ?..

Вместо того чтобы отходить, нанося врагу точно рассчитанные удары, наши войска стремительно откатывались, неся на пятках наполеоновских солдат. Александр Муравьев свидетельствует, что «Багратиону послано было приказание немедля соединиться с 1-й армиею, но стоит только взглянуть на карту, чтобы убедиться в том, что это было невозможно: обе армии были уже разделены французскими корпусами, и это соединение ближе Смоленска сделалось уже немыслимо...»

К несогласованности действий добавились раздоры в среде военного командования. Командующий армией князь Петр Багратион, ненавидевший военного министра и главнокомандующего Барклая-де-Толли, как мог, разжигал недовольство им в военных кругах и в окружении царя. Он писал генерал-губернатору Москвы Ростопчину: «Без хвастовства скажу, что я дрался лихо и славно. Господина Наполеона не только не пустил, но ужасно откатал... Барклай отдал даром преславную позицию».

Подойдя к Смоленску, русские армии наконец соединились, неожиданно для всех приняли бой в городе и так же неожиданно... вновь отошли. Действия Барклая, осуществлявшего после объединения общее командование, привели Наполеона в небывалое изумление. Беседуя со взятым в плен при Валутиной Горе генералом Тучковым, полководец недоумевал: «Зачем оставил он Смоленск? Зачем довел этот прекрасный город до такого несчастного положения? Если он хотел его защищать, то для чего же не защищать его далее? Он бы мог удерживать его еще очень долго. Если же он намерения этого не имел, то зачем же останавливался и дрался в нем: разве только для того, чтобы разорить город до основания? За это бы его во всяком другом государстве расстреляли».

Багратион тут же доносит могущественному Аракчееву: «Неприятель ворвался к нам без единого выстрела, мы начали отходить, не ведаю за что... Я клянусь вам моей честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он мог бы потерять половину армии, но не взять Смоленска... Ваш министр, может быть, хороший по министерству, но генерал не то что плохой, но дрянной, а ему отдали судьбу всего нашего Отечества! Я, право, с ума схожу от досады...»

В одном из писем своей сестре великой княгине Екатерине Павловне Александр I так оценил обоих генералов: «Что лучше, чем руководствоваться убеждениями? Именно они заставили меня назначить Барклая главнокомандующим первой армией за его заслуги в прошлых войнах против французов и шведов. Именно они говорят мне, что он превосходит Багратиона в знаниях. Грубые ошибки, сделанные сим последним в этой кампании и бывшие отчасти причиной наших неудач, только подкрепили меня в этом убеждении, при котором меньше, чем когда-либо, я мог считать его способным быть во главе обеих армий, соединившихся под Смоленском. Хотя я не вынес большого удовлетворения и от того немногого, что выказал в мое присутствие Барклай, но все же считаю его менее несведущим в стратегии, чем Багратион, который ничего в ней не смыслит».

«ХОРОШ И СЕЙ ГУСЬ»

8 августа Верховным главнокомандующим всеми армиями был назначен М.И. Голенищев-Кутузов, который прибыл к армии 17 августа. За день до его приезда Багратион строчит Ростопчину в Москву: «Хорош и сей гусь, который назван князем и вождем! Если особенного он повеления не имеет, чтобы наступать, я вас уверяю, что тоже приведет к вам [Наполеона], как и Барклай... теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги».

Новый главнокомандующий действительно вел себя своеобразно. В день прибытия в армию, объезжая полки на смотре, он клянется сединами, что отступать далее не намерен, и... отдает приказ отступать. А 19 августа, находясь возле Гжатска, пишет дочери: «Но я должен сказать откровенно, что ваше пребывание возле Тарусы мне совсем не нравится. Вы легко можете подвергнуться опасности... Я хочу, чтобы вы уехали подальше от театра войны... Но я требую, чтобы все сказанное мною было сохранено в глубочайшей тайне, ибо, если это получит огласку, вы мне сильно навредите». В официальных же заявлениях Кутузов по-прежнему заверяет, что «враг войдет в Москву не иначе, как по трупу моему».

Начальником штаба к Кутузову был назначен Л.Л. Беннигсен - его одногодок и равный с ним по заслугам генерал. Михайла Илларионович не любил конкурента. Это проявлялось во всем, в том числе и при подготовке к Бородинскому сражению. 22 августа в письме к Ростопчину Багратион констатирует: «Неприятель вчера не преследовал, имел роздых, дабы силы свои притянуть. Он думал, мы дадим баталию сегодня, но сейчас я получил рапорт от аванпостов, что французы начали показываться. По обыкновению у нас еще не решено, где и когда дать баталию - все выбираем места и все хуже находим».

Кутузов во главе свиты генералов осматривал позиции. Одна из них напоминала безукоризненную позицию, выбранную Наполеоном под Аустерлицем. К несчастью России, о ней высоко отозвался Беннигсен: «Это именно то место, чего еще выбирать». Этого оказалось достаточно, чтобы главнокомандующий позицию не одобрил. Бородинская же, о которой его светлость доложил в Петербург, что она «лучшая, какую на плоской местности иметь возможно», таковою, по заключениям многих специалистов, на самом деле не являлась. Главным ее недостатком было то, что она требовала длительного фортификационного обустройства. Ни времени, ни сил на это не было. Знаменитая Курганная высота (т.н. батарея Раевского), за обладание которой шли особенно ожесточенные бои, была обустроена наспех. Послушаем генерал-майора И.П. Липранди: «...посланные за турами и фашинами принесли их очень поздно, и работы, хотя начались на всем пространстве, долженствовавшем быть занятым батареею, но ни одна часть ея не была в должном порядке, что немало способствовало французам к овладению ею, ибо, подойдя, им не представилось никакой искусственной преграды: ров был неглубок, спуски не сглажены, вал не уравнен, амбразуры не везде одеты фашинами и даже турами, фланги совершенно открыты. Следовательно, большой люнет с флангами предполагался быть построенным, но в строгом смысле он еще не существовал, когда началось дело».

По воспоминаниям многих участников сражения, ошибки были допущены и в тактике ведения боя. Так, француз Ф. Сегюр удивлялся: русская кавалерия «двигалась сплошной массой, в которой наши ядра прорезали глубокие и широкие борозды... Эта инертная масса просто позволяла убивать себя в течение долгих двух часов... Это была ужасная бойня; наши артиллеристы, зная цену храбрости, восхищались слепым, непоколебимым мужеством своих врагов». На Бородинском поле осталось лежать более 1000 офицеров и генералов и десятки тысяч воинов низших чинов «всех видов оружия». Победы, о которой красочно рапортовал в своей реляции в Петербург Кутузов, не было. Русская армия была сбита с позиции на всех пунктах.

«КУДА ЖЕ НАС ВЕЛИ, КОГДА ВСЕ РАЗГРОМЛЕНО...»

Отнюдь не все герои получили награды за свой подвиг. Один из старейших русских генералов Д.С. Дохтуров в письме к жене с грустью сообщал: «Я, право, не в претензии на награждения, но жаль, что мои подкомандующие по заслугам ничего не получили, кроме нескольких офицеров, да и то не очень справедливо и все по протекции».

После сдачи Москвы сестра Александра I Екатерина Павловна, горячая сторонница назначения М.И. Кутузова главнокомандующим, почему-то весь свой гнев обрушила на брата: «Я не в состоянии больше сдерживаться, несмотря на боль, которую мне придется причинить вам, мой друг. Взятие Москвы довело ожесточение умов до высшей степени. Недовольство достигло предела, не щадят даже вас лично. По тому, что дошло до меня, можете судить об остальном. Вас во всеуслышанье винят в несчастье вашей империи, в крушении всего и вся, наконец в том, что вы уронили честь страны и свою собственную. И не какая-нибудь группа лиц, но все единодушно вас хулят. Помимо того, что говорится о характере войны, которую мы ведем, одним из главных обвинений против вас стало то, что вы нарушили слово, данное вами Москве. Она ожидала вас с крайним нетерпением, но вы с пренебрежением бросили ее. Создается впечатление, что вы ее предали...»

В ответном письме Александр I оправдывался: «В Петербурге я нашел всех за назначение главнокомандующим старика Кутузова -- к этому взывали все. Так как я знаю Кутузова, то я противился сначала его назначению, но когда Ростопчин в своем письме... известил меня, что и в Москве все за Кутузова, то, не считая ни Барклая, ни Багратиона годными для главного начальства, и когда Барклай, как нарочно, делал глупость за глупостью под Смоленском, мне не осталось ничего иного, как уступить общему желанию. Я назначил Кутузова. И в настоящую минуту я думаю, что при обстоятельствах, в которых мы находились, мне нельзя было не выбрать из трех генералов, одинаково мало подходящих в главнокомандующие, того, за которого были все...»

По-видимому, Екатерина Павловна вскоре переменила свое отношение к Кутузову, потому что в очередном письме к государю потерянно размышляла: «Ради спасения чести можно отважиться на все, что угодно, но при всем стремлении пожертвовать всем ради своей Родины возникает вопрос: куда же нас вели, когда все разгромлено и осквернено из-за глупости наших вождей?»

После сдачи Москвы управление русской армией на какое-то время совершенно развалилось. Полковник граф А.А. Закревский жаловался командиру сводной гренадерской дивизии князю М.С. Воронцову: «Беспорядки и беспечность князя Кутузова и Беннигсена всех с ума сводят... Признаться Вам должен, что по милости высших начальников мундир наш носить не хочется».

Полковник лейб-гвардии Преображенского полка, исполнявший обязанности дежурного генерала 2-й западной армии, С. Марин сообщал: «Представь себе, что здесь никто ничего не знает. Отряды ходят и рапортуются прямо Коновницыну и ни слова в дежурство, как будто в чужой армии. Часто кричал ты, что у нас беспорядок, но я мог тебе дать отчет всякую минуту, где какой казачий пост находится, здесь же, напротив, целые полки неизвестны...»

КОНФУЗ НАПОСЛЕДОК

Багратион умер от раны, полученной на Бородинском поле. Барклай, не выдержав давления князя Кутузова и его людей, сказался больным и отпросился из армии. Вскоре за ним последовал и Беннигсен. Из крупных командиров в армии остались князь П.Х. Витгенштейн и адмирал П.В. Чичагов, командовавшие соединениями. Но они тоже не ладили между собой, а кроме того, оба неприязненно относились к Кутузову. Личная вражда увенчалась очередным военным конфузом. Наполеон в неимоверно трудных, почти безнадежных для него обстоятельствах сумел в ноябре выйти из окружения значительно превосходящих его сил в районе реки Березины, переправиться и уйти от преследования. План пленения французской армии, составленный Александром I еще осенью, выполнен не был. Бесславная в военном отношении война закончилась так же, как и началась.

Историки, военные специалисты, писатели до сих пор гадают: как же все-таки мы победили? Кто-то считает нашими спасителями климат и пространство, кто-то -- «народную дубину» партизанской войны, есть свои сторонники у полководческого дарования М.И. Кутузова и его сподвижников. Кто прав? Скорее всего -- никто. По-видимому, лишь все вместе эти факторы обусловили победу России над Наполеоном. Война 1812 года во всех отношениях была войной посредственной. Кроме одного момента: ее отличала громкая слава неприятеля и грандиозность его замыслов.

Можно было бы назвать еще патриотизм, если бы он не был обычным явлением для россиян в тяжелые для их Отечества дни: «Уж постоим мы головою за Родину свою...»